Однако по мере того, как лето шло на убыль, ему все чащеприходилось заглядывать в справочник — он сомневался в правильности последнихцифр номера: то ли 1317, то ли 1713.

— 1713, — произнес он в пустоту комнаты. — Я знаю этонаверняка. — Но знал ли он это? На самом деле?

«Позвони Литчфилду. Давай, Ральфа — перестань собиратьобломки. Сделай же нечто конструктивное, И если тебе так неприятен Литчфилд,позвони кому-нибудь еще. В телефонном справочнике полно адресов врачей».

Да, возможно, но в семьдесят лет поздно выбирать врачанаугад. А Литчфилду он звонить не собирался. Точка.

"Ладно, и что потом, старый, упрямый козел?

Еще какие-нибудь народные средства? Надеюсь, нет, иначевскоре в твоем арсенале колдовских средств останутся только сушеные ящерицы ижабьи лапки".

Пришедший ответ был подобен прохладному бризу в душный день…Ответ оказался до абсурдности прост. Все его книжные изыскания в это лето былинаправлены, скорее, на выяснение причин проблемы, а не на ее решение. Когда жетребовался ответ, он пока полагался на знахарские советы своих знакомых(например, виски с медом), даже если книжная мудрость уверяла, что это непоможет. Хотя книги и предлагали вполне надежные методы борьбы с бессонницей,единственное, что Ральф действительно опробовал, было самым простым: пораньшеложиться спать. Однако это не помогло — он ворочался без сна почти до полуночи,затем засыпал, чтобы проснуться в необычный для себя час, — а что, если другиесредства вполне в состоянии помочь?

В любом случае, попробовать стоило.

3

Вместо того чтобы провести день за работой в саду доизнеможения, Ральф отправился в библиотеку и перелистал некоторые из книг,прочитанные им ранее. Основное решение, казалось, заключалось в следующем: еслине помогает ранний отход ко сну, следует попробовать ложиться позднее. Ральфотправился домой, помня о своих недавних злоключениях, он спал, преисполненныйнедоверчивой надежды. Это могло помочь. А если тоже нет, то у него еще остаютсяБах, Бетховен и Уильям Аккерман.

Его первый опыт с этой методикой, которую в одном из пособийназывали «пролонгированный сон», оказался комичным. Ральф проснулся в обычноедля себя теперь время (3.45, согласно электронным часам на каминной полке вгостиной) с ноющей болью в спине и затекшей шеей, не понимая, как он очутился вкресле у окна и почему включен телевизор, хотя передачи уже закончились.

И только осторожно повернув голову, не отнимая руки отзанемевшей шеи, Ральф понял, что же случилось. Он намеревался просидеть такчасов до трех, даже четырех утра, а затем перейти в постель и немедленнозаснуть. В любом случае, именно так он планировал. Вместо этого БесподобныйНедремлющий с Гаррис-авеню отключился во время прямого монолога Джея Лено. Иочнулся он, как и следовало ожидать, в этом распроклятом кресле. Проблема осталасьпрежней, как глубокомысленно изрек бы Джо Фрайди, изменилось лишь местодействия.

И все-таки Ральф улегся под одеяло, надеясь, несмотря ни начто, заснуть, но желание (если не потребность) сна прошло. После часа,проведенного в постели, он снова вернулся в кресло, на этот раз с подушкой и сжалкой улыбкой на лице.

4

Во второй его попытка следующей ночью не было ничегосмешного.

Сонливость закружила перед ним в свое обычное время — водиннадцать двадцать, как раз когда Пит Черни рассказывал о погоде на завтра.Но теперь Ральф успешно поборол дрему, внимательно следя за программой (правда,он клевал носом во время разговора Пита с Резанной Арнольд, гостьей егопередачи), а потом настало время ночного кинозала. Показывали старую ленту сучастием Эди Мерфи, в которой тот единолично выиграл войну в Тихом океане,будучи совершенно безоружным. Ральфу казалось, что местные телевещательныеканалы заключили негласное соглашение показывать в ранние утренние часы легкиекомедии, и лидеры здесь — Эди Мерфи или Джеймс Броулин.

После того как Мерфи сокрушил последний японский бастион,второй канал отключился. Ральф попытался найти кино по другим каналам, но теуже закончили вещание. Если бы телевизор Ральфа был подключен к кабельной сети,он мог бы смотреть фильмы всю ночь, как Билл, живущий внизу, или Луиза; онвспомнил, что еще зимой внес это в список неотложных дел в наступающем году. Нозатем Кэролайн умерла, и подключение к сети кабельного телевидения пересталоказаться таким уж важным.

Ральф отыскал журнал «Спорт иллюстрейтед» и принялся упорнопробираться сквозь дебри статьи о женском теннисе, пропущенной им при первойчитке, все чаще бросая взгляд на часы, когда стрелки стали подбираться к тремчасам утра. Он был почти убежден, что трюк сработает.

Веки у него словно свинцом налились, и, хотя Ральфвнимательно, слово за словом, читал статью, он так и не смог понять, что жеименно хотел сказать автор. Целые предложения, подобно космическим лучам,проскальзывали мимо его сознания.

"Сегодня ночью я буду спать — в этом я убежден.

Впервые за многие месяцы солнце встанет без моей помощи, иэто не просто хорошо, друзья и соседи, это великолепно".

Затем, вскоре после трех, это приятное погружение в сонстало проходить. Оно не исчезло со скоростью вылетевшей пробки от шампанского —скорее, оно просачивалось, как песок сквозь крупное сито или вода сквозьдырявую крышу. Когда Ральф понял, что же именно происходит, его охватил — нет,не паника, а болезненный испуг. Он воспринял это как полную противоположностьнадежде, а когда в половине четвертого поковылял в спальню, его депрессия сталанастолько сильной, что ему казалось, будто он задыхается в ее тисках.

— Прошу тебя, Господи, хотя бы сорок минут, — пробормоталон, выключая свет, но у него возникло предчувствие, что это одна из тех молитв,которая никогда не будет услышана.

Так и вышло. Хотя Ральф не спал уже ровно сутки, малейшиепризнаки сна покинули его тело и разум к четырем часам утра. Он устал сильнее иглубже, чем когда-либо, открыв для себя, однако, что усталость и сон вовсе необязательно идут рука об руку. Сон, этот незримый друг, самый лучший лекарьчеловечества с незапамятных времен, снова покинул его.

К четырем часам утра Ральф возненавидел свою кровать — такоечувство появлялось у него всегда, когда он начинал понимать, что лежание в нейне поможет. Ральф опустил ноги, почесал поросль на груди — теперь уже почтиполностью седую, — надел тапочки и, прошаркав в гостиную, устроился в кресле истал смотреть на Гаррис-авеню. Улица лежала перед ним, словно сцена,единственным актером на которой в данное время было вовсе не человеческоесущество, а бродячая собака, поджавшая заднюю лапу и ковылявшая на оставшихсятрех по Гаррис-авеню в сторону Строу-форд-парка. — Привет, Розали, —пробормотал Ральф, проводя ладонью по глазам. Наступал четверг — день, когда наГаррис-авеню собирали мусор, поэтому он вовсе не удивился, увидев Розали,ставшую неотъемлемой частью окрестностей за последние пару лет. Она ленивобрела по улице, исследуя залежи отбросов и скопления пустых консервных банок спроницательностью пресыщенного старьевщика с блошиного рынка.