— Витенька, ты у кого мастерству учился?

— У Щеглова! Он народный артист СССР!

— Народный-то он народный — сказал Главный, — но человек — бесхарактерный! Он тебе жизнь искалечил!

— Не понял, — оторопел Виктор.

— Сейчас поймешь, — продолжал Главный. — Он тебя должен был выгнать из училища после первого курса, но не выгнал — пожалел, а может быть, не захотел портить отношений с твоим покойным батюшкой, царство ему небесное, и помог тебе стать тем, кем ты стал — актером одной роли. Ты можешь играть, но только самого себя— красивого, самонадеянного баловня! А Плюшкина, подлеца Молчалина — увы! Нет в тебе дара перевоплощения.

— И что же мне теперь делать? — еще не понимая, что разговор окончен, спросил Виктор.

— Тебе сколько лет?

— Двадцать шесть.

— Вся жизнь впереди, — усмехнулся Главный. — Займись чем-нибудь другим.

«Лучше уж застрелиться», — подумал Глазов-младший, выходя из кабинета.

Вскоре Глазову надоело играть «голоса за сценой» (ничего другого Главный ему больше не предлагал), и он перешел в Театр киноактера — последнее пристанище для спившихся и отчаявшихся встать на ноги актеров. Там он познакомился с Ниной Гулаевой — бывшей советской кинозвездой, бывшей законодательницей мод, бывшей женой добровольно ушедшего из жизни талантливого сценариста и поэта Ильи Ветрова.

После смерти мужа Нина стала пить, а затем — принимать транквилизаторы, незаметно втянулась и, боясь огласки, уползла в кусты — спряталась, как раненый зверь, в своей трехкомнатной квартире на Большой Бронной. И вскоре все хорошее и замечательное, что сделала она в этой жизни, стало определяться приставкой «экс». Ее покинули друзья, все реже звонили режиссеры, сценаристы…

Именное этот момент Глазов и познакомился с Ниной. И влюбился. Нина, которая страдала от одиночества, да и плоть требовала своего — ей было всего тридцать восемь, — ответила взаимностью.

Характер человека определяет ситуация. Живет, например, какой-нибудь Иван Иванович, работает, разводит рыбок, по вечерам рассуждает о демократии, внеземных цивилизациях, но кто он, хороший человек или плохой, вы не узнаете до тех пор, пока не наступит ситуация, которая проявит его характер.

Характер Глазова, вернее, его сущность, проявился тогда, когда он понял, что Нина — наркоманка, именно в этот момент в его голове созрел чудовищный по своей жестокости и подлости план…

Через месяц Глазов и Нина зарегистрировали свои отношения в ЗАГСе. Глазов переехал к жене, естественно, прописался и окружил ее поразительным вниманием и заботой — взвалил на себя труд по приобретению наркотиков, в которых Нина нуждалась теперь ежедневно. Однажды, будучи уже в невменяемом состоянии, она попросила дать ей намбутал. Глазов сыпанул в стакан тройную дозу и уехал к приятелю на день рождения.

Нина Гулаева заснула. Навсегда.

Врач, делавший вскрытие, подтвердил первоначальный диагноз: передозировка!

Добровольский вошел в комнату, вытащил у Глазова изо рта кляп и, очевидно, уже зная ответ, весело спросил:

— Виктор Павлович, что будем пить — водочку или боржоми?

— Боржоми, — пробормотал Глазов.

— Правильно! Как говорил один мой хороший знакомый, водку по утрам пьют только сутенеры и шантажисты — они живут за чужой счет, их совесть мучает, а мы с вами зарабатываем хлеб в поте лица. Правильно?

На столь деликатный вопрос Глазов предпочел не отвечать.

— Молчание — знак согласия, — продолжал весело бубнить Добровольский. — Я знал, что мы поладим. — Он развязал Глазова, позволил ему утолить жажду, позавтракать, привести себя в порядок — умыться, переодеться, заклеить лейкопластырем разбитую бровь и только тогда продолжил начатый еще накануне разговор.

— Виктор Павлович, с вашей первой женой, Ниной Гулаевой, все ясно — наркоманка. Как я понял, она начала принимать транквилизаторы еще до знакомства с вами. Верно?

— Верно.

— Вы не пытались ей помочь?

— Помогать тому, кто сдался, — пустая грата времени.

— Согласен. Теперь Конькова… Вернее, любовный треугольник: Конькова — Глазов — агентство «Онега». Кто был его организатором?

— Вы слишком глубоко копаете, — усмехнулся Глазов. — Никаких тайных обществ, никаких заговоров… Все выглядело гораздо проще. Конькова — эстрадная певица, репертуар — русские народные песни и романсы. Раньше ее слушали с удовольствием, сегодня — увы! Сегодня все захлестнул ритм! На слова — плевать! Любые сойдут! Конькова осталась без работы. А есть хочется, вот она и приплелась в эту трижды проклятую «Онегу». И я там оказался по той же причине — Театр киноактера приказал долго жить… Условия в «Онеге» нас устраивали: десять процентов со сделки, а главное — работа с домашнего телефона. Сиди и названивай, а вечером — квартиры смотри… Так что никакого треугольника не было. Как не было у меня и романа с Ритой. Просто однажды мы поняли, что нужны друг другу, и заключили союз, а проще — сделку: я ей завещал свою дачу в Пахре, она мне — квартиру. А мою квартиру стали сдавать…

— Кто был инициатором этой сделки?

— Конькова. Она же потом и предложила продать квартиру. Через «Онегу».

— Зачем?

— Захотелось мир посмотреть… Босфор, Дарданеллы, Средиземное море… Стамбул, Марсель, Париж, Рим…

— Вы были не против?

— Я что, похож на круглого дурака? — печально усмехнулся Глазов. — Я рысью помчался оформлять документы, но…

— Что «но»? — не выдержал Добровольский. — Можно конкретнее?

Дальнейшее конкретизации не поддавалось — походило на кошмарный сон, поверить в который мог бы только сумасшедший.

Однажды Глазову явилась во сне его драгоценная Маргарита Петровна. Смеясь и радостно вскрикивая, она стремительно летела на водных лыжах по зеленоватой глади Средиземного моря. Солнце слепило ей глаза, ветер трепал рыжие волосы, и Глазов, наблюдая за ней, подумал: «Много ли человеку надо? Пожил недельку в Неаполе, прошвырнулся по магазинчикам, в которых есть все, что только может присниться, накупил чужеземных безделушек и — счастлив!» И, позавидовав чужому счастью, он пожелал любимой сломать шею.

В ту же секунду кадр из этого удивительного сна-фильма сменился, и Глазов увидел, что катер обогнул мол, а Маргарита Петровна, которая летела вслед за ним, не успев выполнить разворот, врезалась на полной скорости в его бетонный угол…

Глазов вскрикнул и открыл глаза. Стандартный номер стандартной совдеповской гостиницы — шкаф, кровать, тумбочка, а над столом — шишкинские медведи, с удивлением взирающие на очередного затюканного жизнью постояльца.

Глазов вспомнил, что он в Ярославле, что вечером ему играть какую-то роль в «Иване Грозном», чертыхнулся и нехотя встал. Подумал: «Может выпить?»

Затрещал телефон. Глазов снял трубку и, услышав, что его вызывает Москва, несказанно удивился — «Кому потребовался? Зачем?» Но еще больше удивился, когда ему сообщили, что его драгоценная Маргарита Петровна преставилась — утонула в его родимой Пахре, речке хоть и быстрой, но мелкой и для купания совершенно безопасной.

«Сон в