интересно жить и неплохо зарабатывать. На безрыбье будем следить за неверными женами или мужьями. Всегда при деле, как говорится.

– Не говори ерунды, лейтенант Коломбо, – усмехнулся я, – по сути мы ещё ничего толком-то не «расследовали». Возможно, мы приедем к этому Гансу, и ниточка оборвется. Может быть, он вообще не знаком с Луизой. Пошлёт на хрен и всё.

– Ну, будем надеяться, что нам повезет, – пожал плечами Ким, – помнишь, как везло детективу Дирку Джентли?

– Нет, не читал, и не собираюсь. Не люблю абсурдные романы.

*

Нам и в правду повезло, как Дирку Джентли или ещё кому. Ганс, как выяснилось, был знаком с Луизой. Как мне показалось, он испытал искреннее потрясение после того, как узнал, что молодая девушка погибла под колесами автобуса.

Ганс Вейрух напоминал чем-то сказочника Оле Лукойе. Весьма милый дедушка, с седоватой бородой, в старом твидовом пиджаке и маленькими очками, сидящими почти на самом кончике крючковатого носа. Старичок оказался весьма контактным человеком. Он рассказал нам, что когда-то преподавал философию в институте, но, став профессором, пресытился студентами, оставил преподавательскую деятельность и занялся частными научными изысканиями. Старичок настоял на том, чтобы мы именовали его просто Гансом.

Мы сидели в просторной гостиной на кожаном диване, на который профессор любезно предложил нам присесть. Сам Ганс уселся на небольшую кушетку напротив нас. Его пронзительный взгляд пристально изучал меня и Кима. При всём впечатлении милого добрячка Ганс был человеком с железным стержнем внутри, так мне показалось. Я был немного рад, что от профессора нас отделял журнальный столик, заваленный книгами. Этакая линия обороны.

Я изложил профессору цель нашего визита, делая упор на схожесть литературных вкусов Ганса и Луизы. Старичок внимательно меня выслушал, периодически подбадривая меня легкими кивками головы. Когда я закончил, профессор некоторое время глубокомысленно разглядывал лепнину на потолке, раздумывая над услышанном.

– Я стал всерьез увлекаться эзотерикой ещё с детства, – нарушил молчание Ганс, – но вся проблема заключалась в том, что у меня нет никаких сверхординарных способностей, если вы понимаете, о чем я.

– Способностей? – переспросил Ким.

– Да, – кивнул профессор, – звучит как-то дешево, но я верю в непознанную сторону нашей заурядной жизни, и на это есть причины. Буду с вами говорить на чистоту. Повторюсь, я напрочь лишен волшебства или магии, называйте, как хотите. Я как батон хлеба, абсолютно банальный человек. Это не оставило мне никакого выбора, и я стал теоретиком, раз не смог стать практиком. В отличии от Луизы, друзья. Из нее волшебство просто фонтанировало, это даже я мог почувствовать.

Я кашлянул. Передо мной стояло непростое решение определения своей позиции по отношению к услышанному: послать к чертям весь этот эзотерический бред или постараться отнестись к этому серьезно. После минутного размышления я решил остановиться на втором варианте. По крайней мере дослушать историю Ганса.

– Молодой девушке не хватало опыта, – продолжил профессор, – поэтому ей и потребовался такой теоретик, как я. Мне ничего не оставалось, как помочь Луизе систематизировать знания. Это был интересный опыт, ведь она искренне стремилась к знаниям, коих ей не хватало, чтобы стать практиком в широком смысле этого слова. Адептом.

– В чём состояла Ваша помощь девушке? – спросил Кимми.

Профессор обвел руками огромное количество книжных стеллажей, заполняющих гостиную.

– Знания, мой юный друг, – ответил Ганс, – в мире эзотерических книг нужен проводник, в противном случае человек просто заплутает в дебрях дешёвой литературы о магии. Я передал ей множество книг, ещё столько же Луиза брала в библиотеке. Она прошла тяжелый путь, сравнимый с университетским курсом математического анализа. Я гордился успехами молодой девушки. Она была очень одарённой и целеустремленной.

– Могла ли Луиза на своём пути к знаниям встретить… – я пытался подобрать слова, – кого-нибудь опасного… Колдуна или психа, считающего себя таковым. Кого-то, чей разум забит магическим бредом.

Ганс глубоко вздохнул.

– Запросто, – ответил профессор, – её тяга к знаниям была столь велика, что она бы не остановилась ни перед чем. Другое дело, что я знаком практически с каждым человеком в этом городе, кто занимается, или пытается заниматься, оккультизмом. Из них никто из себя ничего серьёзного не представляет. Шарлатаны и трусы. Жалкое зрелище. Вроде меня, – Ганс усмехнулся, – но я не делаю секрета из того что я такой.

Профессор немного помолчал в раздумьях после чего продолжил:

– Ещё она рассказывала о каком-то знакомом, в котором, якобы есть огромнейший потенциал, который она собиралась со временем раскрыть.

Интересно, кто бы это мог быть? Я достал из кармана бумажку с каракулем, нарисованным врачом, и протянул ему. Закорючка напоминала сгоревшую спичку.

– Что вы можете сказать об этом знаке, на что это похоже? – спросил я, – точность рисунка не гарантирую, но что-то подобное обнаружилось на запястьях Луизы. Патологоанатом сказал, что это ожоги.

– Понятия не имею, – ответил Ганс.

Я перевернул листок, и показал рисунок татуировки Михаэля-Адамсона, выполненный трясущейся рукой моего друга.

Ганс внимательно всмотрелся в рисунок и через некоторое время ответил:

– Очень похоже на букву из палеоеврейского письма, возможно древнесемитский – сказал Ганс, – похоже на букву N, если интерпретировать на латинский алфавит. Не знаю, что это может означать. Если бы здесь было ещё несколько символов, то можно было бы придать какое-либо значение, а так… не знаю.

– Странно, – подал голос Ким.

– Я, конечно, могу сказать простые значения этого иероглифа, чему он соответствует, но вряд ли от этого будет прок, – кто-нибудь хочет чай или кофе?

– Кофе, – ответили мы с Кимом одновременно.

Ганс встал с кушетки и направился громыхать посудой на кухне.

– Нормальный мужик, – прошептал мой друг, – складно говорит. Всей душой хочу поверить в эту мистическую хрень. Но… не знаю. Всё-таки я привык быть прагматиком. Найти бы этого чувака с потенциалом, о котором толкует Ганс. Наверняка он ответил бы на наши вопросы с большей обстоятельностью.

Я кивнул.

Через некоторое время Ганс вернулся с подносом, на котором стояло три чашки, от которых шел просто офигительный аромат свежезаваренного кофе. В другой руке он держал старинную книгу. Поставив на стол поднос, он уселся на кушетку и принялся шумно листать фолиант.

– Чудесный кофе, – похвалил Ким.

– Спасибо, я сам его варю, – пробормотал Ганс, листая книгу, – нет ничего лучше черного кофе, может вам сливки, кстати? – опомнился профессор, а когда мы покачали головой – успокоился, – я сам пью только черный кофе и всегда забываю предложить гостям сахар или молоко.

– Мы тоже предпочитаем черный кофе, – улыбнулся я, – как настоящие мужчины. Если хочешь сливки и сахар, зачем портить кофе?

Ганс звонко хихикнул.

– Вот, я нашел, – воскликнул профессор, – числовое значение этого символа