Широко расставив ноги, я слегка приподнялась исделала скорбную гримасу.

— По-моему, уже отошли воды. Ну-ка, проверь.

— Как?

— Сунь палец.

— Куда?

— Во влагалище, куда же еще.

— Зачем?

— Сунь, тебе говорят. Перепуганный Лев сунулпалец мне во влагалище и тут же выдернул его.

Сжав кулаки, я громко застонала и сталакататься из стороны в сторону.

— Мы должны знать, отошли воды или нет.

— Господи, да что ж делать?! — побледнел Лев.

— Узнать, какая среда.

— Как?!

— Попробуй языком.

Расставив ноги пошире, я застонала еще громчеи почувствовала горячий и до боли приятный мужской язык, касающийся моеговлажного естества. Расплывшись в блаженной улыбке, я притянула голову мужчиныпоближе и, не помня себя от наслаждения, прошептала томным голосом:

— Левушка, Господи, как хорошо. Только непереставай.

Лев быстро подскочил и взревел, как раненыйзверь:

— Вот тварь, наколола! Сука драная! Всепридумала!!!

Натянув платье до самых колен, я произнесланевинным голосом:

— Я тут ни при чем. Я думала, это схватки, аоказывается, ошиблась. Я же никогда не рожала. Откуда я могу знать, какие уменя должны быть ощущения. Просто я теперь знаю, какое должно бытьобезболивающее лекарство.

Лицо моего гида менялось каждую минуту. Оно топобагровело, то зеленело, а то как-то неестественно белело.

— Ну теперь я тебя действительно убью.

— Не убьешь.

— Почему?

— Потому что тебя в тюрьму посадят.

— Не посадят. Тебя никто не будет искать, тытут незаконно находишься.

— Я не верю, что ты можешь пойти на такоепреступление. У тебя ведь жена при родах умерла.

Я скрестила руки на груди и посмотрела наразъяренного Льва молящими глазами. Он схватил меня за руку и волоком потащилпо коридору в столовую. За столом сидела Дина и вытирала окровавленный нос.Рядом с ней сидел здоровенный браток, весом не меньше ста шестидесятикилограммов.

— Дина, откуда у тебя кровь? — с ужасомвоскликнула я.

— От верблюда, — браток посмотрел на менязлобным взглядом. — Давай, присаживайся. У меня и к тебе есть разговор.

Я приготовилась к самому худшему.

— Где ваша домработница? — ударил он кулакомпо столу.

— Какая? — спросила я еле слышно.

— Обыкновенная. Ты комедию не ломай, а ТО щасбудешь утираться, как твоя подруга.

— Я ничего не ломаю. Я просто не понимаю, оком идет речь.

— Речь идет о бабке, которую мы оставили завами присматривать — кормить, поить, следить за тем, чтобы не нарушали режим ине вредили ни себе, ни здоровью будущих детей.

— А что с ней?

— Пропала.

— А мы-то тут при чем? Мы сидели по своимкомнатам и не высовывали носа.

— Надо же! С каких это пор вы такие послушные?

— А мы всегда такими были. Нам нужны вашиденьги, а вам нужны наши дети.

Я украдкой посмотрела на Льва и мысленномолила его только об одном, чтобы он не рассказал о ссадинах и синяках на моемтеле. Если он это сделает, мне конец. Лев словно услышал мою мольбу и стоялмолча.

Носовой платок Дины промок и сталярко-багряного цвета.

— Дина, у тебя же кровотечение! Тебе вбольницу надо!

— Выживу, — еле слышно пробормотала она ибросила окровавленный платок на пол.

— Жить будет, — подтвердил браток и, взяв моюруку в свою, сжал ее что было силы. Я громко застонала.

— Ты что?! Больно же!!!

— Больно, говоришь?

— Конечно, больно!

— Терпи, потому что будет еще больнее.

Неожиданно Дина с грохотом упала на пол и,взявшись за живот, скорчилась от боли. Я встала на коленки рядом с ней иприподняла ее голову.

— Динка, ты что?! Разве можно так — животом обпол? Ребенку же больно, ей-богу! Ты же ему навредишь!!!

Лев присел на корточки рядом со мной.

— Она тоже прикалывается?! — подозрительноспросил он. — Решила немножко покуражиться?

— Дурак ты! — крикнула я. — Не видишь,человеку плохо?! Ее спасать надо!

Мне показалось, что Дина ничего не видит и неслышит. Но она неожиданно приоткрыла слипшиеся губы и с трудом выдавила,уставившись в потолок:

— По-моему, мне конец. Наверно, не только мне,но и сыну. Я же скрыла от фирмы, что у меня слабое сердце, что мне совершеннонельзя нервничать, я же как лучше хотела — денег заработать. Машеньку с Пашкойк морю вывезти… Мой Пашка до седых волос дожил и ни разу моря не видел… Я ведьвсе справки подделала… Мне по всем показаниям запрещено рожать.

— Она, по-моему, в натуре сейчас сдохнет! —браток быстро достал мобильный телефон. Пока он вызывал врача, я, какзавороженная, смотрела на Динку и приговаривала сквозь слезы:

— Динка, ты давай не выдумывай… ты толькодержись… Сейчас врач приедет.

— Нет, — простонала Динка и положила руки нагрудь. — Знаешь, о чем я жалею больше всего? Жалею, что так и не подариланаследника своему мужу. Ведь где один, там и второй. Хрен с ним, с этим морем.Жили же мы как-то столько лет без него. Господи, Ольга, если бы ты знала, как ясвоего мужа люблю! Если бы ты знала! А Машеньку… Я ей круг купила и детскиеласты. Думала, что на море ее плавать научу. Ты, Ольга, свою доченьку люби иникому ее не отдавай. Слышишь, не отдавай. Это я сейчас поняла: можно торговатьчем угодно, только не детьми. Дети — это святое. Понимаешь, святое. А все, чтосвятое, не продается. Если бы сейчас повернуть время вспять, я бы никому своегосыночка не отдала. Любого бы задушила, кто к нему хоть пальцем бы прикоснулся.