Халун подобралась, стала стройнее. С утра до вечера вместе с мужем они пропадали в поле. Втайне завидовала Халун жене Абдулы — Патимат. «Почему два брата разные, как гора и пропасть?» — думала она не раз.

Патимат и Абдула приходили на поле, когда Халун и Омар успевали вспахать столько земли, что с нее можно было снять целую мерку пшеницы.

Младший брат Омара готов был веселиться у каждого очага, в котором горел огонь, плясать у любого дома, из трубы которого шел дым. Где бы ни играли свадьбу, кто бы ни праздновал рождение сына, Абдула и Патимат были гостями. Выходили супруги из дома вдвоем — впереди Абдула, наигрывая на пандуре, за ним, тихонько напевая, шла жена. Без веселого остроумного Абдулы и певуньи Патимат и праздник был не в праздник!

— Ты не медоносная пчела! — говорил Абдуле отец, всегда недовольный старшим сыном.

Абдула хохотал.

— Что ж, пчелы собирают мед, а мы им лакомимся! — Он дразнил старшего брата. — Потерял ты совсем покой из-за земли. Смеяться разучился!

Ночью, когда две головы оказывались на одной подушке, Халун, глубоко вздыхая, корила мужа:

— Посмотри, Омар, на Патимат. Она белая, румяная, как спелое яблоко, а с моего лица не сходит темный загар. Сведет меня в могилу земля… Кожа у меня на руках словно кора у дерева, а у Патимат как сливочное масло…

— Чему ты завидуешь, глупая, — урезонивал жену Омар. — Не уродует работа человека, а красит. Брат мой подобен бешеному весеннему потоку. Мчится этот поток невесть куда, налетит на скалу, останутся только брызги.

И не знала тогда Халун, что Омар окажется прав.

Патимат через девять месяцев после свадьбы родила сына.

— Ранний плод, — посмеивались соседи.

— Что ж, — отшучивался Абдула. — Ранний будет мне братом, а поздний — сыном!

Пяти месяцев не было Ахмеду, когда Абдула уехал «на заработки» в другой аул. Он пренебрег мудрой пословицей: «Пусть лишь тот отправляется в путь, кто не забудет дороги домой!» Полюбил Абдула дочку кунака и прочно обосновался в чужом ауле…

Патимат тяжело заболела и скоро умерла, оставив сиротой Ахмеда. Абдула вернулся с новой женой в аул, и полуторагодовалый Ахмед остался на руках у беременной мачехи, Нупайсат была из тех женщин, про которых говорят: «На языке мед, а в сердце меч». При Абдуле Ахмед был и «солнышко» и «светик», а стоило мужу уйти — Нупайсат совсем не замечала пасынка. Ахмедом занимались мало, и заговорил он поздно.

У Нупайсат вскоре родился сын — Магомед-Жавгар. Младший брат был единственной радостью Ахмеда. Маленький отвечал старшему нежной любовью. Он не брал из рук матери лакомства, если она не угощала Ахмеда. Когда родители хотели взять Магомед-Жавгара с собой к кому-нибудь в гости, он просил: «Я останусь с братом». Нупайсат не понимала этой любви и потихоньку поколачивала Ахмеда.

Мальчиков послали учиться одновременно. Нупайсат выпроваживала пасынка из дому с куском сухого хлеба, пока ее сын еще спал. Магомед-Жавгара она кормила сытно и вкусно да еще и еду в мешочек заворачивала. Магомед-Жавгар старался взять побольше, чтобы поделиться с братом.

Он возмущался, если ему покупали лишнюю пару носков.

— Брат ходит на босу ногу, и я так буду ходить! — заявлял он.

— Всего одну пару продавали, — изворачивалась Нупайсат.

— Тогда пусть ее носит старший, — говорил Магомед-Жавгар при отце, чтобы мать не посмела возразить.

«Где бы ни гремел гром, а град выпадет на горе Гуниб» — так говорят в народе. И вот, получив весть от уехавшего мужа, что он «какое-то время проживет в городе», Нупайсат поневоле вспомнила пословицу: «Зло, которое ты причинил другому, кто-нибудь и тебе причинит». Но вспомнила слишком поздно.

— Да сгинет с лица земли весь ваш род, пощадив моего сына! — кричала Ахмеду мачеха, вымещая на пасынке гнев. — Пусть всех мужчин вашего рода унесет поток, миновав Магомед-Жавгара!

Ахмед уходил из дому и ночевал где придется. Частенько бывал он у дяди. Омар и Халун очень любили Ахмеда, но мальчик никого не хотел стеснять. Он надеялся самостоятельно выбиться в люди.

Магомед-Жавгар повсюду искал брата, а найдя, коротал вместе с ним ночь в заброшенном сарае, а то и в стоге сена.

Нупайсат тогда не смыкала глаз до рассвета.

— Где ты был? У меня сердце чуть не разорвалось! — встречала она утром сына упреками.

— Спал там же, где и Ахмед…

— А дома у тебя постель неудобная, что ли?

— Если в доме нет места брату, значит, нет места и мне.

Нупайсат, наконец, поняла, что сына не переспоришь, разыскала Ахмеда, купила ему одежду, но пасынка ничто не могло примирить с мачехой.

А легкомысленный Абдула, так и не вернувшийся к семье, продал свой надел в родном ауле, оставив Нупайсат и сыновьям корову… На что жить? Ахмед стал приносить мачехе гроши, которые ему удавалось заработать, — он хотел, чтобы Магомед-Жавгар не очень нуждался.

…У Омара и Халун долго не было детей, уже думали, что и не будет, но, на удивление всем, Халун родила — одного за другим — двух сыновей. Ахмед привязался к ребятишкам.

Но беда приходит, когда ее не ждешь. В ауле вспыхнула эпидемия оспы. Одним нз первых, но довольно легко, заболел Ахмед. Он боялся, что заразит Магомед-Жавгара и двоюродных братьев — устроил себе временное жилье в пещере под горой и не велел никому туда приходить.

Проснувшись утром, он увидел рядом с собой Магомед-Жавгара, сидевшего на камне. Не слушая возражения старшего брата, Магомед-Жавгар три раза в день приносил ему еду и вскоре заболел сам. Ахмеду к тому времени стало лучше. Теперь старший брат не отходил от постели своего любимца, стараясь вырвать его из лап смерти. Ничто не помогло. Магомед-Жавгар умер на руках у Ахмеда в знойный летний день.

Ахмед считал себя виновником смерти брата, и никто не мог его разуверить в этом.

Он избегал людей, все время проводил на могиле брата.

— Если даже живой умрет, мертвый не встанет, — уговаривали его старики.

Ахмед уехал из аула, стараясь не встречаться с Нупайсат, пас овец где-то в далекой стороне и присылал деньги мачехе.

Когда у нас в семье появился мальчик, ему дали имя Магомед-Жавгар.

Я никогда не забуду тот вечер — ни раньше, ни позже в нашем доме не было такого веселья. У нас в гостях был знаменитый певец Газимагомед. Слава о нем тогда гремела по всей Аварии.

Тамадой на этот раз выбрали не Омардаду, а другого, тоже очень почтенного человека.

Омардада подсмеивался над ним — давала себя знать выпитая буза.

— И пьет и молится! Я такого басурмана впервые встречаю, — хохотал Газимагомед.

— И аллаха