Но я не хочу слышать про науку и не хочу еще раз заходить на тот сайт, где я ввела год рождения Илая, а потом смотрела, как будет расти температура в мире через десять и двадцать лет: вверх, вверх, все выше и выше. Ну уж нет. Никогда.

«Привет, что новенького?»

«Лиззи совсем свихнулась и ждет конца света».

В 1934 году Черчилль выступил в Палате общин и описал разрушения, которые ждут Лондон в случае авианалета. Он рассчитывал, что описанная им картина опустошения заставит даже самых оптимистичных членов Палаты задуматься, что случится, если с неба начнут падать бомбы. Детали ему сообщили люди, знакомые с наукой не понаслышке.

* * *

Кто-то посыпал забор вокруг детской площадки битым стеклом. Сигнал для голубей, что вход запрещен. Архитекторы наверняка считают их «пернатыми крысами».

Мы с Кэтрин обсуждаем, что происходит в нашем районе. Какие магазины открываются, какие закрываются. Заметила ли я, что пакистанских ресторанов стало больше, чем индийских? Неужели евреи-ортодоксы начали сдавать помещения тибетцам? А видела новое местечко – наполовину гитарный магазин, наполовину бар? «Откуда берутся эти хипстеры?» – спрашивает брат. На нем куртка с флисовой подкладкой, как у дальнобойщика.

* * *

В лавке Мохана ошивается какой-то пьяный и бормочет: «У меня много всего есть. У меня много всего есть». Мохан поворачивается к нему. «Скажи, брат, что тебе нужно?»

На прошлой неделе мы встретили здесь Амиру и ее маму. Ее зовут Наиля. Я пригласила их на чай, и они пришли на следующий же день и привели с собой двух старших сестер Наили. Сестры уселись рядком на диван и вежливо отвечали на мои вопросы.

Здесь жизнь другая? Не такая, как у вас на родине?

Да, раньше мы никогда не пили молоко из бутылок.

Амира и Илай тихонько играют у наших ног. В лего они играть не стали, и он принес пластиковый набор для мороженого. Амире понравилось. Когда они уходили, она ласково коснулась моей руки. «Буду рада видеть вас снова», – сказала она как человек, выучивший английский по телепередачам.

* * *

Кэтрин составила родовой план и все время добавляет в него новые пункты. Пунктов уже очень много. Например, «маска для глаз с наполнителем из органической лаванды». Вчера Генри сказал, что ему срочно нужна такая.

Советую зайти в магазинчик для хиппи на Седьмой авеню. Однажды мы смеха ради пошли туда вместе. Взвешивали на ладони кварцевые кристаллы, звенели маленькими колокольчиками, перебирали одежду из конопли. Подошла продавщица и спросила, интересует ли нас энергетическое целительство. Я не верю в энергии, ответил брат. Продавщица удивилась. «Почему? Вы же в ветер верите?»

В Генри почему-то влюбляются женщины одного типа: на вид все такие просветленные, а на деле палец в рот не клади. Его бывшая – та, что была до Кэтрин, – до сих пор присылает ему счета от ветеринара за лечение их общей кошки и подписывает их «Благо Дарю».

Я иду в гостиную и на полную включаю кондиционер. Бен считает, что нельзя включать его на полную мощность. Пробки могут вылететь. Но мне жарко, и я делаю по-своему. Встаю на колени и подставляю лицо струе холодного воздуха. Когда-то уныние считалось одним из смертных грехов, но позже его заменили на праздность. (Убили двух зайцев одним выстрелом.)

* * *

Приглашаю Генри выпить кофе в кофейне рядом с его домом. Но он даже туда не может выйти. «Я под домашним арестом, – шепчет он. – Пугаюсь любого шороха». Жаль, что ему нельзя успокоительное, а то бы я ему его дала. В который раз напоминаю себе никогда не становиться наркоманкой и алкоголичкой, а то совсем нельзя будет употреблять алкоголь и наркотики.

Хорошо, обойдемся без успокоительного, говорю я. Может, прогуляемся в парке? Но завтра обещают дождь. И сильный ветер.

Впрочем, ветер разгулялся уже сегодня. Собака лает на окно, потом на мусорный бак, который загадочным образом сдвинулся на другое место. В гостиной орет телевизор. Бен хочет построить там стену. С красивой дверью, добавляет он.

Вопрос: Как лучше подготовить детей к грядущему хаосу?

Ответ: Можно научить их шить, выращивать овощи, строить. Полезно также освоить техники успокоения тревожного ума.

Брат заходит в кофейню с четырьмя пакетами. В пакетах подушка для кормления, бутилированная вода, энергетические батончики, увлажнитель воздуха, серый свитер и маска для глаз с наполнителем из органической лаванды – да-да, та самая. «Господи, – говорит он, – я несколько часов ходил по магазинам. Нам разрешат взять столько всего с собой?»

Я разрываюсь: с одной стороны, знаю, что не разрешат, с другой – хочу показать, что впечатлена тем, какой он ответственный. Брат ходит по магазинам и закупает вещи для ребенка – все-таки это хороший знак. Надеюсь, он понимает, как я рада видеть его таким.

Мы заказываем кофе, пирог, добавку пирога. Генри съедает свою и мою порцию. Я спрашиваю, чем его кормят дома. Он отмахивается. Кэтрин планирует взять месяц отпуска, а потом выйти на работу. На первой неделе приедет ее мать, потом наша, а потом Генри останется один. Он испачкал подбородок кремом от пирога. Сообщаю ему об этом и протягиваю салфетку.

Подходит официантка и уносит наши тарелки. Счет она приносит ему, и хотя теперь у него есть деньги, он все равно отдает его мне. Я даю официантке карту, на которой, возможно, есть деньги. Она приносит чек, и я его подписываю. Генри оставляет чаевые.

Я еду домой на Джимми. Небо ясное. «В детстве я разносил газеты», – вспоминает Джимми.

* * *

Муж читает стоиков до завтрака. Это плохой знак. Вчера я заставила его пообещать, что он не будет проделывать с нами упражнение для развития стоицизма. То, в котором надо смотреть на любимого человека, когда он спит, и повторять: «Завтра ты умрешь».

Он согласился. Мол, зачем ему это? Разве мы не решили, что он умрет первым? Он в хорошем настроении. Наверно,