на него. Но однажды произошёл неприятный инцидент, который испортил моё впечатление от поездки. Как-то днём я пошла в туалет помыть руки перед едой. Я зашла в уборную и заметила, что унитаз засорился и почти доверху наполнен водой. «Наверное, проводница уже знает об этом», – беспечно подумала я, проходя мимо неё. Только я села за накрытый столик, перед моим взором развернулась неприятная сцена. Мужчина средних лет что-то говорил проводнице и указывал в мою сторону толстым некрасивым пальцем. После этого проводница, полноватая сорокалетняя женщина с кроткой стрижкой, подошла ко мне.

– Вы бросали бумагу в унитаз? – спросила она, повиснув надо мной.

– Он уже был такой… – невнятно ответила я, словно оправдываясь.

Проводница, глядя куда-то в сторону начала с раздражением и агрессией высказываться. Никто ей не возражал. Люди молча сидели на своих местах и слушали её излияния. Мама сосредоточенно ела заваренную лапшу, выражение её лица было равнодушным и даже отстранённым, словно её мысли были далеко от происходящего.

В своём окружении я усвоила горькую правду – я всегда и во всём виновата. Развод родителей, испорченный журнал с наклейками, происшествие на уроке истории, занятия вольной борьбой – это не весь перечень ситуаций, в которых я обвиняла себя и либо получала подтверждение своей вины со стороны окружающих, либо на меня снисходило равнодушие, при котором никто не считал нужным объяснять мне, что я не совершала ничего предосудительного.

Вот и теперь я молча слушала проводницу, а в душе, где-то очень глубоко, так глубоко, что я не могла сразу осознать это чувство, назревало негодование и жгучая обида от того, что меня оклеветали. Сама мысль о том, что спокойствие беременной женщины могут так просто нарушить, была неприятна. С другой стороны, возможно во мне говорили наклонности самобичевателя, такого самоистязателя, которому было даже на руку то, что со мной несправедливо поступили.

Туалет закрыли, и теперь мне приходилось ходить в другой конец поезда. Я вела себя добродушно, но в глазах проводницы видела злой огонёк. Лёгкое настроение сменилось напряжением. Я чувствовала, как люди осуждающе на меня смотрят, мне казалось, что они обвиняют меня в том, что им пришлось выслушивать нравоучения и пользоваться дальним туалетом. Парень, который разговаривал с проводницей, пихнул меня в живот локтем, затем оглянулся и даже не отошёл в сторону, чтобы пропустить меня.

Но поезд мчался вперёд и вскоре мы очутились на вокзале города Туапсе. Мы приехали, когда улицы заполнила кромешная тьма. Нас с мамой встретил муж, и мы около часа ехали на такси до курортного посёлка Джубга, в котором он обосновался.

Помещение, в котором расположился муж, находилось на цокольном этаже и состояло из двух просторных комнат, одна из которых служила спальней, а другая – кухней. Так же там была небольшая ванная, в которой стоял поддон для душа и раковина. Бетонные полы были окрашены в коричневый цвет. На цокольном этаже помимо нашей квартиры находились другие помещения, в которых проживали фельдшера скорой помощи.

Нас с мамой ужаснул бардак и грязь, в которых всё это время жил супруг. В первый день нашего приезда в квартире не нашлось даже еды, и по дороге сюда, пока мы ехали с вокзала, он купил мне пропитанный маслом чёрствый сэндвич. Я не решилась его есть, мне был противен даже его запах. Я с презрением смотрела на сэндвич, который мирно лежал на столе, а в голове крутились неприятные мысли. Было обидно, что муж не подготовился к нашему приезду и даже не закупил еды. В глубине души я начинала жалеть о том, что приехала.

Все вещи в квартире пропитались влагой, свойственной местности у моря. Я всем телом ощущала сырые простыни и матрасы, подушки и одеяла. Но усталость брала верх над брезгливостью, и когда я засыпала, всё уже не казалось таким омерзительным.

С потолка свешивали свои тела длинноногие пауки. По началу я смотрела на них со страхом и отвращением, но постепенно начала привыкать и к этим насекомым. Одному из пауков я дала имя – Влад, и он перестал казаться мне таким противным. Эти странные создания целыми днями висели на одних и тех же местах, а если и передвигались, то делали это незаметно для глаз. Своими паучьими глазками они следили за всем, что происходило в комнате, следили за нами и нашими делами.

Всё время, пока мама гостила у нас, она помогала с уборкой и ремонтом. Даже здесь, в курортном месте, она не оставляла своих привычек и проводила достаточно времени с тряпкой в руках. Через две недели мама уехала, и мы с супругом зажили нашей новой обычной жизнью. По вечерам, когда жара спадала, мы ходили на побережье Чёрного моря. Взору представлялись живописные заморские пейзажи. Они были непривычны и незнакомы мне, но наполняли спокойствием и умиротворением. Волны подбегали к берегу, пенясь, выбрасывали на песок брызги и отбегали прочь, чтобы потом с новой силой возвратиться. В тихом уединённом месте расположилось кафе, возле которого покачивалась яхта. Здесь протекала жизнь, чуждая мне. Жизнь, которую я никогда не знала.

Мы прогуливались по южным улицам, и я рассматривала дома. В основном это были гостиницы для отдыхающих и хостелы. Вдоль аккуратных и свежих заборов тянулись заросли винограда, и можно было только догадываться, что происходило за ними. Порой я начинала фантазировать, и представляла, как мы с супругом селимся в одной из гостинице, отдыхаем в номере, ходим на пляж и ничто нас не отвлекает, никакие заботы нас не колышат: готовить не надо, не надо заправлять постель и проводить уборку. Некоторые мечты тем хороши и сладостны, когда ты знаешь, что им не суждено сбыться, что они навсегда останутся лишь в твоих мыслях.

Но и этот чудесный период моей жизни не был гладок. Напомнило о себе обсессивно-компульсивное расстройсво, которое я заработала ещё в школе. В голову упрямо лезли навязчивые мысли, они не давали мне расслабиться даже на пляже. Но я крепилась, и никто не догадывался о терзающем меня чувстве. Я знала, что если поддамся навязчивой мысли, она словно снежный ком будет расти и расти, требуя от меня всё больших усилий.

От влажности воздух казался тяжёлым, и когда я заходила в магазин, у меня начинало темнеть в глазах. Живот приобрёл округлость и тяжесть. Я чувствовала, как плод давит на диафрагму и теснит мои органы. На учёт в женскую консультацию я так и не встала.

Схватки начались на 36-37 недели, но оказались ложными. Я лежала на кушетке, а гинеколог