– Боже! – сказал Энди.

Она схватила его за руку теплой, влажной от волненьяладонью. – Энди, – сказала она. – Пожалуйста, уйдем. Прежде чем нас узнают.

Да, нужно уходить. То, что плакат заменили, испугало егобольше, чем что-нибудь другое. Он резко дернул за кольцо, и плакат свернулсявверх. С тем же самым чмокающим шумом.

Другой плакат. Тот же звук. Сейчас, двенадцать лет спустя,он все еще слышал этот звук, когда позволяла головная боль. После того дня онникогда не входил в комнату 70 в Джейсон Гирни Холле, но звук этот хорошо знал.

Частенько слышал его во сне... и видел эту взывающую,тонущую, окровавленную руку.

***

Зеленая машина прошелестела по подъездной дорожке аэропортапо направлению к Нортуэй. За рулем сидел Норвил Бэйтс. Из приемника приглушеннои спокойно лилась классическая музыка. Теперь его волосы были коротко остриженыи зачесаны назад, но небольшой полукруглый шрам на подбородке не изменился – онв детстве порезался разбитой бутылкой кока-колы. Вики, если бы она была ещежива, безусловно узнала бы его.

– Впереди по дороге наш агент, – сказал человек в шерстяномкостюме, Джон Мэйо. – Парень – стукач. Он работает и на ОРУ, и на нас.

– Обыкновенная продажная шлюха, – сказал третий, и все троенервно, возбужденно засмеялись. Они знали, что добыча близка, почти чувствовализапах крови. Третьего звали Орвил Джеймисон, но он предпочитал, чтобы его звалипо инициалам – О'Джей или даже лучше – Живчик. Он подписывал все служебныебумаги этими инициалами. Однажды он даже подписался Живчик, а этот сукин сынКэн сделал ему замечание. Да не устное, а вписанное в его личное дело.

– Думаете, они на Нортуэй, а? – спросил О'Джей. Норвил Бэйтспожал плечами.

– Либо на Нортуэй, либо они направились в Олбани, – сказалон. – Я поручил местному дурню отели в городе, потому что это его город,правильно?

– Правильно, – сказал Джон Мэйо. Они с Норвилом хорошоладили. Давно. Со времен комнаты 70 в Джейсон Гирни Холле, а там, дружище, есликто-нибудь спросит, было страшновато. Джону не хотелось бы еще раз испытатьчто-нибудь подобное. Именно он пытался откачать парнишку, у которого случилсясердечный приступ. Он служил медиком в начале войны во Вьетнаме и знал, как пользоватьсядефибриллятором – по крайней мере в теории. На практике получилось не такхорошо, и парнишку они потеряли. В тот день двенадцать ребят получили «лотшесть». Двое умерли – парнишка с сердечным приступом и девчонка, она умерлачерез шесть дней в общежитии, судя по всему, от внезапной закупорки сосудовмозга. Двое других окончательно сошли с ума – тот парень, что ослепил себя, идевочка – ее парализовало от шеи и до ног. Уэнлесс сказал, что это чистопсихологическое дело, но кой черт знает? Да, хорошенько поработали в тот день.

– Местный придурок берет с собой жену, – говорил Норвил. –Будто она ищет внучку. Ее сын убежал с девочкой. Какая-то неприятная история сразводом и всякое такое. Она не хочет без нужды сообщать полиции, но опасается,как бы сын не спятил. Если она хорошо сыграет, в городе не найдется ни одногоночного портье, который не сообщит ей, если эти двое снимают у него номер.

– Если хорошо сыграет, – сказал О'Джей. – Никогда не знаешь,чего ждать от этих непрофессионалов. Джон сказал:

– Мы сворачиваем на ближайшем же пандусе, идет?

– Идет, – сказал Норвил. – Осталось три-четыре минуты.

– Они успели сюда спуститься?

– Успели, если скатились на задницах. Может, схватим, еслиони голосуют здесь на пандусе. А может они срезали путь – перешли на другуюсторону, на обочину. Будем ездить туда-сюда, пока не нападем на них.

– Куда это ты отправился, голубчик, лезь в машину, – сказалЖивчик и засмеялся. Под левой рукой в наплечной кобуре у него висел«магнум-357». Он называл его «пушкой».

– Если они подхватили попутку, нам дьявольски не повезло,Норв, – сказал Джон. Норвил пожал плечами.

– Всяко может быть. Сейчас четверть второго. Машин мало –бензин ограничен. Что подумает мистер бизнесмен, когда увидит, что дяденька сребенком ловят попутку?

– Подумает, что дело – дрянь, – сказал Джон.

– Очень может быть.

Живчик снова засмеялся. В темноте мерцала мигалка,обозначавшая въезд с пандуса на Нортуэй. О'Джей взялся за деревянную рукоятку«пушки». На всякий случай.

***

Мимо них проехал фургон, обдав холодным ветерком... А затемтормозные фонари ярко вспыхнули, и он свернул на обочину примерно в пятидесятиярдах от них.

– Слава богу, – тихо сказал Энди. – Дай я поговорю, Чарли.

– Хорошо, папочка. – Голос ее звучал безразлично, подглазами снова появились черные круги. Фургон подавал назад, они шли емунавстречу. Голова Энди была словно медленно надувающийся свинцовый шар.

На боковой стенке изображены сцены из «Тысячи и одной ночи»– калифы, девицы, скрытые под кисейными чадрами, ковер, таинственным образомпарящий в воздухе. Ковер безусловно должен был быть красным, но в свете ртутныхфонарей на шоссе он казался темно-бордового цвета, цвета засыхающей крови. Эндиоткрыл дверцу, посадил Чарли. Затем влез сам.

– Спасибо, мистер, – сказал он. – Спасли нашу жизнь.

– Пожалуйста, – сказал водитель. – Привет, маленькаянезнакомка.

– Привет, – еле слышно ответила Чарли.

Водитель взглянул в боковое зеркальце, двинулся, все ускоряяход, по обочине и затем въехал на основную магистраль. Когда Энди бросил взглядчерез чуть склоненную голову Чарли, его охватило запоздалое чувство вины. Водительбыл молодой человек, как раз из тех, мимо кого Энди всегда проезжал, когда ониголосовали на обочине. Крупный, хотя и тощий, с большой черной бородой, котораякудрявилась до груди, в широкополой фетровой шляпе, выглядевшей как реквизит изкинофильма о враждующих деревенских парнях в Кентукки. От сигареты, похожесамокрутки, что торчала в углу рта, поднималась струйка дыма. Судя по запаху,обычная сигарета; никакого сладковатого запаха конопли.

– Куда двигаешь, дружище? – спросил водитель.

– Во второй отсюда город, – ответил Энди.

– Гастингс Глен?

– Точно.

Водитель кивнул.

– Наверное, бежишь от кого-то.

Чарли напряглась, и Энди успокаивающе положил ей на спинуруку и легонько погладил, пока она снова не расслабилась. В голосе водителя онне уловил никакой угрозы.