Мне не терпелось поскорее вернуться в кабинет и достать книгу.

Но…

— Господин Брандт, — у меня появилась другая отличная идея, я склонилась над столом и шёпотом попросила. — Пожалуйста, расскажите мне, как кого тут зовут.

Почему такая гениальная мысль не пришла ко мне раньше?! Сколько раз я могла подойти к той же Лене с таким простым делом!

— Без проблем! Интересно, кстати, что Тихонов сам к вам заявился… Не переживайте, считайте, оперативно отправили Дору к начальству.

Уже через минуту я читала вслух имена, украдкой поглядывая на дверь.

Не отдел, а заповедник людей с необычными именами!

— Дора Партугас, Макс Зенф, Елена Лаврецкая, Андрей Тихонов, Виктор Павлович Тихонов, Кристоф Фогель, Матиас Фогель, Вальтер Брандт, Маргарита Нефёдова. — на последних именах я улыбнулась и посмотрела на Вальтера. — Немецкая точность?

— Не совсем точность.

Он взял листок из моих рук, чуть коснувшись случайно, и сделал ещё одну заметку.

— Прочитайте лучше сами.

— Крохотулька? — я рассмеялась, а Брандт кивнул на малюсенький кактус.

— Единственное создание, с кем Макс всегда разговаривает спокойно. Один из лучших и самых верных его друзей.

Крепко-крепко в руке я сжимала маленький листочек — мой трофей. Мне было всё равно, как остаток дня на меня будет смотреть Дора, мне всё равно — ведь мне помог этот мужчина. Он приехал! Он будет теперь совсем рядом. Каждый день.

В кабинете я достала записную книжку, которую завела для самых важных сведений, ещё раз взглянула на клочок бумаги, тщательно разгладила его и аккуратно положила в блокнот.

Время вытащить книгу! Не обращая внимание на Дору, которая крутилась за моей спиной у окна и высматривала кого-то на парковке, я шумно открыла ящик и, достав «Деловой немецкий», пролистала.

На стол вывалилась небольшая записка, где гелевой ручкой тёмно-зелёного цвета было написано по-русски:

«Рита, я надеюсь, вы уже в офисе. Поздравляю с первым рабочим днём. Он всегда бывает не простым, не важно кто вы: опытный специалист или новичок. Пожалуйста, обращайтесь ко мне в любое время с любой проблемой. Оставляю вам личный почтовый адрес… С наилучшими пожеланиями, ваш коллега, Вальтер Брандт».

Обескураженная я во все глаза смотрела на письмо, глаза снова и снова выхватывали самое главное: «…личный почтовый адрес» и «Вальтер Брандт».

Почему он не мог просто передать записку через Лену? Что такого секретного или неприличного? Запечатал бы в конверт! Зачем нужны эти офисные игры?

— Вам уже Вальтер письма пишет? Да ещё и от руки, — позади себя я услышала чуть скрипучий голос Доры. Мне показались издевательские нотки.

— Конечно, — я развернулась к ней лицом и махнула в воздухе запиской, — мы же с ним самые близкие коллеги.

— Подумайте лучше, не рановато ли вам сближаться с такими коллегами, Рита? — Дора не спеша вернулась к своему столу. — Ничего личного. Я вас просто предупреждаю.

Я и не заметила, как стала все больше задерживаться на работе. Даже Леночка порой обеспокоенно смотрела на нас, и не думающих сворачиваться. А мы увлечённо работали! Порой спорили до настоящих обид. Обоюдных. Макс не мог понять элементарных правок в русском, когда он занимался своими любимыми рекламными проектами, а я не могла совладать с его упрямством. Однако мы всё-таки находили компромисс. В один день он даже переставил Крохотульку, чтобы мне было удобнее подсаживаться к его столу.

Бывало, Тихонов-старший, которого за глаза называли Лимоном из-за пристрастия к ярким жёлтым галстукам, находил нас в весёлом расположении духа. Тогда он непременно рассказывал анекдот, над которым мы старались, как минимум, улыбаться. Как только начальник удалялся, Вальтер серьёзно спрашивал.

— А это действительно было смешно?

Тогда мы хохотали с Максом уже по-настоящему, пытаясь посвятить немца в тайны великого русского народного юмора. Однажды господин Брандт здорово повеселил меня, когда припомнил историю с фразой «заморить червячка», которую Макс по неосторожности кинул несведущему немцу.

Иногда Вальтер присоединялся к нам. Либо на начальном этапе, любопытно посматривая, что там опять перепало коллеге, или в самом конце, оценивая итоги. Всякий раз меня невероятно вдохновляло, как он общался со мной. Он всегда внимательно выслушивал мои комментарии, не перебивая. Его улыбка, его одобрение моих правок, его предложения задержаться после работы, чтобы обсудить текущий перевод — я ценила каждое мгновение рядом с ним.

По-русски господин Брандт говорил очень хорошо. Иностранца в нём выдавали некоторые типичные немецкие жесты и произношение вроде «актуальний» вместо «актуальный» и «ривок» вместо «рывок». Звук «ы» тот ещё крепкий орешек! Так просто, с наскока не даётся никому! Спроси у Вальтера про самую любимую букву в русском, должно быть, он наверняка назвал бы «р» без промедления. Он заметно выделял этот яркий и хищный звук, говоря по-русски, но слабо грассировал переходя на немецкий.

Ему не требовалось ни кричать, ни повышать голос, если он был чем-то недоволен или сердился. Наоборот, Вальтер начинал говорить глубоко, низко, а звук голоса будто понимался из самой его массивной груди, собирая по пути всю силу. В такие минуты в его немецком непривычно трепетала «р» в каждом слове.

Как меня приводил в восторг его родной немецкий! А как притягательно он сводил губы на словах «zum», «rum» и подобных им. Я старалась улавливать все детали, все тоны, интонации и позднее исправляла в своей речи, приближаясь к нужному акценту. Ни один курс фонетики не стоил одного дня бок о бок с господином Брандтом. А уж тембр его голоса я бы различила в любом многоголосье. Когда же Вальтер говорил о чём-то не очень приятном или тяжёлом, он поводил одним плечом и кривил уголок губ. А если его что-то искренне забавляло, обычно он сдержанно улыбался, почти не размыкая губ, зато глаза отражали его заинтересованность.

Знал бы он, что он делает с моим хрупким сердцем в такие мгновенья! Я бы всё отдала, только бы всегда видеть господина Брандта в хорошем расположении, а лучше всего — быть той самой причиной приподнятого настроения. Он словно стеснялся открытой улыбки или смеха, тогда как Макс только не валялся по полу, когда что-то его забавляло — вовсю отдавался хохоту, хлопая себя по бёдрам.

Господин Брандт редко смотрел мне в глаза. Но если его взгляд встречался с моим, обоим от этого становилось неловко. Или мне только чудилась эта глупость? Мы оба словно терялись — такой интимной и неловкой казалась зрительная связь. Не знаю, что заставляло его прятаться, но про себя я всё понимала — ужасно боялась, что глаза выдадут мою любовную тайну при неосторожных переглядках. Он то смотрел вдаль, то на манжету пиджака, то на бумаги и мог совершенно внезапно перевести взгляд прямо мне в глаза и снова равнодушно и скоро отвести.