Было уже совсем темно, и длинные лучи прожекторов сновалинад горами. На нашем фронте в ходу были огромные прожекторы, установленные нагрузовиках, и порой, проезжая ночью близ самых позиций, можно было увидетьтакой грузовик, остановившийся в стороне от дороги, офицера, направляющегосвет, и перепуганную команду. Мы прошли заводским двором и остановились углавного перевязочного пункта. Снаружи над входом был небольшой навес иззеленых ветвей, и ночной ветер шуршал в темноте высохшими на солнце листьями.Внутри был свет. Главный врач, сидя на ящике, говорил по телефону. Один изврачей сказал мне, что атака на час отложена. Он предложил мне коньяку. Яоглядел длинные столы, инструменты, сверкающие при свете, тазы и бутыли спритертыми пробками. Гордини стоял за моей спиной. Главный врач отошел оттелефона.

— Сейчас начинается, — сказал он. — Решили не откладывать.

Я выглянул наружу, было темно, и лучи австрийскихпрожекторов сновали над горами позади нас. С минуту было тихо, потом все орудияпозади нас открыли огонь.

— Савойя, — сказал главный врач.

— А где обед? — спросил я. Он не слышал. Я повторил.

— Еще не подвезли.

Большой снаряд пролетел и разорвался на заводском дворе. Ещеодин разорвался, и в шуме разрыва можно было расслышать более дробный шум отосколков кирпича и комьев грязи, дождем сыпавшихся вниз.

— Что-нибудь найдется перекусить?

— Есть немного pasta asciutta [блюдо из макарон (итал.)], —сказал главный врач.

— Давайте что есть.

Главный врач сказал что-то санитару, тот скрылся в глубинепомещения и вынес оттуда металлический таз с холодными макаронами. Я передалего Гордини.

— Нет ли сыра?

Главный врач ворчливо сказал еще что-то санитару, тот снованырнул вглубь и принес четверть круга белого сыра.

— Спасибо, — сказал я.

— Я вам не советую сейчас идти.

Что-то поставили на землю у входа снаружи. Один изсанитаров, которые принесли это, заглянул внутрь.

— Давайте его сюда, — сказал главный врач. — Ну, в чем дело?Прикажете нам самим выйти и взять его?

Санитары подхватили раненого под руки и за ноги и внесли впомещение.

— Разрежьте рукав, — сказал главный врач.

Он держал пинцет с куском марли. Остальные два врача снялишинели.

— Ступайте, — сказал главный врач санитарам.

— Идемте, tenente, — сказал Гордини.

— Подождите лучше, пока огонь прекратится. — необорачиваясь, сказал главный врач.

— Люди голодны, — сказал я.

— Ну, как вам угодно.

Выйдя на заводской двор, мы пустились бежать. У самогоберега разорвался снаряд. Другого мы не слышали, пока вдруг не ударило возленас. Мы оба плашмя бросились на землю и в шуме и грохоте разрыва услышалижужжание осколков и стук падающих кирпичей. Гордини поднялся на ноги и побежалк блиндажу. Я бежал за ним, держа в руках сыр, весь в кирпичной пыли,облепившей его гладкую поверхность. В блиндаже три шофера по-прежнему сидели устены и курили.

— Ну, вот вам, патриоты, — сказал я.

— Как там машины? — спросил Маньера.

— В порядке, — сказал я.

— Напугались, tenente?

— Есть грех, — сказал я.

Я вынул свой ножик, открыл его, вытер лезвие и соскоблилверхний слой сыра. Гавуцци протянул мне таз с макаронами.

— Начинайте вы.

— Нет, — сказал я. — Поставьте на пол. Будем есть всевместе.

— Вилок нет.

— Ну и черт с ними, — сказал я по-английски.

Я разрезал сыр на куски и разложил на макаронах.

— Прошу, — сказал я. Они придвинулись и ждали. Я погрузилпальцы в макароны и стал тащить. Потянулась клейкая масса.

— Повыше поднимайте, tenente.

Я поднял руку до уровня плеча, и макароны отстали. Я опустилих в рот, втянул и поймал губами концы, прожевал, потом взял кусочек сыру,прожевал и запил глотком вина. Вино отдавало ржавым металлом. Я передал флягуПассини.

— Дрянь, — сказал я. — Слишком долго оставалось во фляге. Явез ее с собой в машине.

Все четверо ели, наклоняя подбородки к самому тазу, откидываяназад головы, всасывая концы. Я еще раз набрал полный рот, и откусил сыру, иотпил вина. Снаружи что-то бухнуло, и земля затряслась.

— Четырехсотдвадцатимиллиметровое или миномет, — сказалГавуцци.

— В горах такого калибра не бывает, — сказал я.

— У них есть орудия Шкода. Я видел воронки.

— Трехсотпятимиллиметровые.

Мы продолжали есть. Послышался кашель, шипение, как припуске паровоза, и потом взрыв, от которого опять затряслась земля.

— Блиндаж не очень глубокий, — сказал Пассини.

— А вот это, должно быть, миномет.

— Точно.