Я выпил коньяк и почувствовал, как по всему телу разливаетсятепло. Ринальди налил еще стакан. Он немного успокоился. Он поднял свой стакан.

— За ваши доблестные раны! За серебряную медаль! Скажите-ка,бэби, все время лежать в такую жару — это вам не действует на нервы?

— Иногда.

— Я такого даже представить не могу. Я б с ума сошел.

— Вы и так сумасшедший.

— Хоть бы вы поскорее приехали. Не с кем возвращаться домойпосле ночных похождений. Некого дразнить. Не у кого занять денег. Нет моегосожителя и названного брата. И зачем вам понадобилась эта рана?

— Вы можете дразнить священника.

— Уж этот священник! Вовсе не я его дразню. Дразнит капитан.А мне он нравится. Если вам понадобится священник, берите нашего. Он собираетсянавестить вас. Готовится к этому заблаговременно.

— Я его очень люблю.

— Это я знаю. Мне даже кажется иногда, что вы с ним немножкото самое. Ну, вы знаете.

— Ничего вам не кажется.

— Нет, иногда кажется.

— Да ну вас к черту!

Он встал и надел перчатки.

— До чего ж я люблю вас изводить, бэби. А ведь, несмотря навашего священника и вашу англичанку, вы такой же, как и я, в душе.

— Ничего подобного.

— Конечно, такой же. Вы настоящий итальянец. Весь — огонь идым, а внутри ничего нет. Вы только прикидываетесь американцем. Мы с вамибратья и любим друг друга.

— Ну, будьте паинькой, пока меня нет, — сказал я.

— Я к вам пришлю мисс Баркли. Без меня вам с ней лучше. Вычище и нежнее.

— Ну вас к черту!

— Я ее пришлю. Вашу прекрасную холодную богиню. Английскуюбогиню. Господи, да что еще делать с такой женщиной, если не поклоняться ей? Начто еще может годиться англичанка?

— Вы просто невежественный брехливый даго.

— Кто?

— Невежественный макаронник.

— Макаронник. Сами вы макаронник… с мороженой рожей.

— Невежественный. Тупой. — Я видел, что это слово кольнулоего, и продолжал: — Некультурный. Безграмотный. Безграмотный тупица.

— Ах, так? Я вот вам кое-что скажу о ваших невинныхдевушках. О ваших богинях. Между невинной девушкой и женщиной разница толькоодна. Когда берешь девушку, ей больно. Вот и все. — Он хлопнул перчаткой покровати. — И еще с девушкой никогда не знаешь, как это ей понравится.

— Не злитесь.

— Я не злюсь. Я просто говорю вам это, бэби, для вашей жепользы. Чтобы избавить вас от лишних хлопот.

— В этом вся разница?

— Да. Но миллионы таких дураков, как вы, этого не знают.

— Очень мило с вашей стороны, что вы мне сказали.

— Не стоит ссориться, бэби. Я вас слишком люблю. Но небудьте дураком.

— Нет. Я буду таким умным, как вы.

— Не злитесь, бэби. Засмейтесь. Выпейте еще. Мне пора идти.

— Вы все-таки славный малый.

— Вот видите. В душе вы такой же, как я. Мы — братья по войне.Поцелуйте меня на прощанье.

— Вы слюнтяй.

— Нет. Просто во мне больше крепости.

Я почувствовал его дыхание у своего лица.

— До свидания. Я скоро к вам еще приду. — Его дыханиеотодвинулось. — Не хотите целоваться, не надо. Я к вам пришлю вашу англичанку.До свидания, бэби. Коньяк под кроватью. Поправляйтесь скорее.

Он исчез.

Уже смеркалось, когда вошел священник. Приносили суп, потомубрали тарелки, и я лежал, глядя на ряды коек и на верхушку дерева за окном,слегка качающуюся от легкого вечернего ветра. Ветер проникал в окно, и сприближением ночи стало прохладнее. Мухи облепили теперь потолок и висевшие нашнурах электрические лампочки. Свет зажигали, только если ночью приносилираненого или когда что-нибудь делали в палате. Оттого что после сумерек сразунаступала темнота и уже до утра было темно, мне казалось, что я опять сталмаленьким. Похоже было, как будто сейчас же после ужина тебя укладывают спать.Вестовой прошел между койками и остановился. С ним был еще кто-то. Это былсвященник. Он стоял передо мной, смуглый, невысокий и смущенный.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он. На полу у постели онположил какие-то свертки.

— Хорошо, отец мой.

Он сел на стул, принесенный для Ринальди, и смущеннопоглядел в окно. Я заметил, что у него очень усталый вид.

— Я только на минутку, — сказал он, — Уже поздно.

— Еще не поздно. Как там у нас?

Он улыбнулся.

— Потешаются надо мной по-прежнему. — Голос у него тожезвучал устало. — Все, слава богу, здоровы. Я так рад, что у вас все обошлось, —сказал он. — Вам не очень больно?

Он казался очень усталым, а я не привык видеть его усталым.

— Теперь уже нет.

— Мне очень скучно без вас за столом.

— Я и сам хотел бы вернуться поскорее. Мне всегда приятнобыло беседовать с вами.

— Я вам тут кое-что принес, — сказал он. Он поднял с поласвертки. — Вот сетка от москитов. Вот бутылка вермута. Вы любите вермут? Вотанглийские газеты.

— Пожалуйста, разверните их.

Он обрадовался и стал вскрывать бандероли. Я взял в рукисетку от москитов. Вермут он приподнял, чтобы показать мне, а потом поставилопять на стол у постели. Я взял одну газету из пачки. Мне удалось прочитатьзаголовок, повернув газету так, чтобы на нее падал слабый свет из окна. Этобыла «Ньюс оф уорлд».

— Остальное — иллюстрированные листки, — сказал он.

— С большим удовольствием прочитаю их. Откуда они у вас?

— Я посылал за ними в Местре. Я достану еще.

— Вы очень добры, что навестили меня, отец мой. Выпьетестакан вермута?

— Спасибо, не стоит. Это вам.

— Нет, выпейте стаканчик.

— Ну, хорошо. В следующий раз я вам принесу еще.

Вестовой принес стаканы и откупорил бутылку. Пробкараскрошилась, и пришлось протолкнуть кусочек в бутылку. Я видел, что священникаэто огорчило, но он сказал:

— Ну, ничего. Не важно.