об их маленькой школе в миле от нас, куда они уже ходят.

Однажды мне исполнится пять, тогда и для меня школа в Николтауне перестанет быть тайной.

А как же светлячки и канавы?

А как же ночи, когда мы все забирались

в постель к дедушке с бабушкой

и они отодвигались друг от друга, давая нам

улечься посередине?

Мысли роятся у меня в голове, и, наверное, из-за них я не слышу, когда сестра читает еще кое-что: у мамы будет малыш. Еще один наш братик или сестренка. Он еще в животе, но скоро родится.

– Она приезжает за нами, – повторяет сестра, окидывает взглядом нашу большую кухню в желтых тонах, проводит рукой по деревянному столу, будто она уже уезжает и старается сохранить все в памяти.

Утро посреди зимы

А потом однажды утром дедушка сильно заболел: он не в силах пройти даже полмили до автобусной остановки, чтобы доехать до работы.

Целый день он лежит в кровати, а когда просыпается, только

кашляет,

кашляет

и кашляет.

Я брожу около него, взбиваю подушки, прикладываю холодные полотенца ко лбу, рассказываю истории, которые снова и снова появляются у меня в голове.

Это я умею – отвлечь его от реального мира, где он страдает, и увести в другой, мир моих фантазий.

– Расскажи мне что-нибудь, – просит дедушка.

И я рассказываю.

Нью-йоркский малыш

Когда мама вернется,

я больше не буду ее малышкой.

Бабушка говорит мне об этом, а я сижу у нее на коленях.

Я выросла, и мои ноги теперь

болтаются

почти у пола и кончиками пальцев

касаются коврика. Моя голова

лежит

у бабушки на плече,

а раньше она доставала лишь до ключицы. Я вдыхаю знакомые запахи чистящего средства «Пайн-Сол» и хлопка,

помады для волос «Дикси Пич»

и чего-то еще, теплого и сладковатого,

как пудра.

Я спрашиваю, буду ли я малышкой хотя бы для кого-то,

когда у мамы появится новый малыш,

который родится в городе, где тротуары сверкают,

или стану просто девочкой?

Оказывается, мне так нравится быть для всех малышкой. А я и не знала об этом до сегодняшнего дня, когда быть ею мне осталось совсем недолго.

Покидаем Гринвилл

Мама приезжает посреди ночи,

и мы, сонные, гурьбой несемся в ее раскрытые руки и крепко прижимаемся к ней.

Она целует меня в макушку, и я тут же вспоминаю все, что я так люблю.

В первую очередь саму маму.

Зима в разгаре, но бабушка всегда держит окно приоткрытым, чтобы свежий холодный воздух проникал в комнату, когда мы спим. А мы втроем тесно прижимаемся друг к дружке под двумя толстыми лоскутными одеялами.

Все, что мы знаем сейчас, – это

холодный, пахнущий соснами ветер, бабушкины лоскутные одеяла, жар дровяной печки, милые привычные голоса здешних людей, их неторопливую речь, красную пыль, которая вздымается вверх, а потом, успокоившись, оседает на землю, будто замолкает, сказав все, что нужно.

Мама снова укладывает нас, подтыкает одеяла

и шепчет:

– Теперь у нас есть дом на Севере.

Сон одолевает меня, и я просто не в силах сказать маме,

что наш дом здесь, в Гринвилле.

Что даже зимой здешние сверчки поют нам

колыбельную.

– А завтра утром вы увидите своего маленького

братика.

Но я уже почти сплю, обняв обеими руками мамину руку.

Роман

Его имя странное, как и он сам: этот новый братик, такой тихий, с вытаращенными глазенками и светло-коричневой кожей. Он сосет кулачок и смотрит на всех не мигая.

– Еще один мальчик, – произносит Хоуп, – теперь у нас ничья.

Но мне совсем не нравится, что теперь в нашей семье новый малыш.

Я бы с удовольствием отправила

это существо назад, туда, где живут младенцы,

пока их не забирают домой.

Я щипаю его, от щипка остается красный след,

и раздается пронзительный дребезжащий плач, который

режет уши.

– Получай! – говорит сестра. – Это он дает тебе отпор.

Потом она берет его на руки, крепко прижимает к себе, ласково шепчет: «Все хорошо, все будет хорошо», пока Роман не затихает. Он смотрит на Делл не отрываясь своими широко распахнутыми черными глазами, как будто верит каждому ее слову.

Нью-Йорк

Может, где-то и есть другой Нью-Йорк,

о котором столько говорят южане.

Может, там и в самом деле деньги падают

с неба,

а тротуары усеяны бриллиантами.

Здесь же все напоминает дурной сон: холод, деревьев нет,

серый камень повсюду. Как можно любить такое место,

где не растут сосны, где нет крыльца с качелями,

которые плавно раскачиваются

под тяжестью бабушкиного тела?

Этот город начинается уже в автобусе «Грейхаунд»,

который гудит всю ночь, а потом, словно выдохнув,

замолкает в каком-то месте под названием «Портовое управление». Этот город встречает нас криком водителя:

«Нью-Йорк, конечная,

просьба освободить автобус!»

Этот город шумный и чужой,

и я ни за что и никогда не назову его своим домом.

Бруклин, Нью-Йорк

В маленькой квартирке, которую мама сняла на Бристоль-стрит в районе Браунсвилл, Бруклин, США, мы не остались.

Мы не остались, потому что тусклая лампочка на цепи, свисавшая с потолка, раскачивалась, когда наверху ходили соседи, и по стенам начинали бегать зловещие тени. А мой маленький брат пугался, начинал кричать и неистово сосать средние пальцы.

Мы не остались, потому что здание было большим и старым, и, когда кусок штукатурки упал с потолка прямо в ванну, мама сказала:

– Я не Курочка Пенни, а этот кусок вовсе не небо!