но за меня не нужно.

Новые игрушки

Мама присылает нам из Нью-Йорка чудных коричневых кукол, она отыскала их в одном из модных универмагов. В письме она рассказывает о лифтах, о вокзалах, о домах, таких высоких, что приходится задирать голову, чтобы увидеть их целиком, и потом болит шея.

У мест, про которые она пишет, такие красивые

названия:

Кони-Айленд, Гарлем, Браунсвилл, Медвежья гора.

Она говорит, что видела океан. Воды в нем так много,

что другого берега не видно, а если океан переплыть,

попадешь в другую страну.

Мама рассказывает, что в магазинах игрушек полно разных кукол всех цветов и размеров, на каждом углу парикмахерские и салоны красоты, а подруга тети Кей видела на улице певицу Лену Хорн.

Но сейчас нас интересуют только куклы.

Их тугие черные кудри

рассыпаны по плечам,

одеты куклы в пышные розовые атласные платьица с нижними юбками. Их черные ручки не сгибаются.

Но мы все равно крепко прижимаем к себе

жестких пластмассовых красавиц

и представляем, как они называют нас «мама»,

как хотят быть с нами рядом.

Представляем, что пишем им такие же письма,

как наша мама: «Скоро приеду и заберу тебя».

– Никогда не разлучимся, всегда будем вместе, —

шепчем мы своим дочкам.

А куклы, прекрасные и безмолвные,

только смотрят на нас

пустыми глазами.

Когда-нибудь

– Играйте с ним осторожно, —

предупреждает нас бабушка

о мальчике с окном в сердце. – Ему нельзя быстро бегать. И плакать.

Когда он стучится в заднюю дверь,

мы выходим посидеть с ним тихо на крыльце

черного хода.

Говорит он совсем мало, этот мальчик

с окном в сердце,

а когда говорит, то обычно расспрашивает нас, как наша мама живет в Нью-Йорке.

Не страшно ли ей там?

Не встречала ли она какую-нибудь

кино-звезду?

Правда ли, что там много домов и все высокие-превысокие?

– Когда-нибудь, – произносит он едва слышно, так что мы наклоняемся к нему, чтобы разобрать, – я

поеду в Нью-Йорк.

И он мечтательно смотрит вдаль, туда, где виднеется дом Коры.

– Там юг, – говорит моя сестра, – Нью-Йорк в другой стороне.

Обетования Божьи

Вот-вот наступит Рождество.

По радио какой-то певец с мягким глубоким голосом советует нам устроить его маленьким и тихим…

Во всех окнах Николтауна видны рождественские елки. Кора-и-ее-сестры хвастают, какие подарки они получат: это и куклы, и коньки, и качели. А наши качели на заднем дворе тихо стоят, припорошенные снегом.

По воскресным вечерам нас не выпускают из дома, и тогда наглые Кора-и-ее-сестры совершают набег на наши качели: раскачиваются на них, как бешеные, стараясь взлететь повыше, показывают нам языки, а мы только смотрим на них через стекло на входной двери.

Мы кипим от возмущения, мы бежим к бабушке, мы жалуемся. Но она отвечает:

– Бог с ними, пусть балуются. Будьте великодушны к этим девчонкам, ведь сердца у вас большие!

Но наши сердца вовсе не большие.

Наши сердца крошечные и полные гнева.

Были бы наши сердца руками – надавали бы обидчицам тумаков. Были бы ногами – и пинков могли бы!

Другая бесконечность

– Мы избранные, – говорит бабушка. —

Все, что мы делаем, – часть Божьего замысла.

Каждый наш вздох – это бесценный дар Бога.

И вообще все, что мы имеем…

– Эти качели купил нам Папочка, – перебивает ее сестра, – а не Бог.

В ответ бабушка медленно произносит каждое слово, чтобы мы лучше усвоили этот важный урок:

– На деньги, которые он заработал. А силы, чтобы работать, дал ему Бог.

Во дворе стоят опустевшие качели, Кора-и-ее-сестры ушли.

Хоуп, Делл и я молчим.

Как многих вещей мы пока не понимаем!

Как много вещей, в которые мы пока не верим!

Но мы твердо знаем:

понедельник, вторник, четверг, суббота и воскресенье предназначены для угодных Богу дел.

Мы избраны, чтобы делать их,

и делать на совесть. За это нам обещают

вечную жизнь.

– Это все равно что бесконечную, – говорит сестра, – а может, даже лучше.

Опустевшие качели напоминают нам, что все плохое не будет длиться вечно, а хорошее может иногда продолжаться долго-долго.

Даже Кора-и-ее-сестры могут расстроить нас лишь ненадолго: до тех пор, пока их не позовут ужинать.

Иногда слова не нужны

Глубокая зима, и вечерами холодно.

Так тихо, что кажется, будто

мир навсегда скрылся в темноте. Но стоит

взглянуть на небо, и видишь, что земля не исчезла, она будто замерла под звездным куполом. Моя голова лежит у дедушки на плече. Укутавшись одеялом, мы сидим в качелях на веранде.

Их скрип похож на песню.

В такой вечер, как сегодня, не нужны слова.

Только тепло дедушкиной руки.

Только безмолвное обещание, что этот мир, такой родной и знакомый,

всегда будет ждать нас здесь.

Письмо

Письмо приходит однажды утром в субботу, сестра открывает его. Мамин почерк простой, говорит она.

– Она пишет печатными буквами, чтобы мы могли прочитать.

И она медленно читает мамино письмо, а мы с Хоупом сидим за кухонным столом. На наших тарелках остатки сырных крошек и желтоглазой яичницы. Настала очередь нашего любимого бабушкиного печенья, но мы тут же забываем о нем.

– Она приезжает за нами, – объявляет сестра и читает нам то место, в котором мама рассказывает о своих планах. – Мы и правда уезжаем из Гринвилла.

При этих словах Хоуп выпрямляет спину и улыбается. Но улыбка сразу гаснет. Разве можно быть сразу в двух местах? Разве можно оставить все, что нам дорого:

ранний вечер, я у дедушки на коленях, мы слушаем рассказы Хоупа и Делл