— Позвольте, Антон Антонович…

— Понимаю вас, понимаю!Да! ну да что ж? — ничего! Я говорю,по крайнему моему разумению, что смущаться тут нечего. Что ж? он чиновник какчиновник; кажется, что деловой человек. Говорит, что Голядкин; не из здешнихмест, говорит, титулярный советник. Лично с его превосходительством объяснялся.

— А ну, как же-с?

— Ничего-с; говорят, что достаточно объяснился, резоныпредставил; говорит, что вот, дескать, так и так, ваше превосходительство, ичто нет состояния, а желаю служить и особенно под вашим лестным начальством…ну, и там все, что следует, знаете ли, ловко все выразил. Умный человек, должнобыть. Ну, разумеется, явился с рекомендацией; без нее ведь нельзя…

— Ну-с, от кого же-с… то есть я хочу сказать, кто тут именнов это срамное дело руку свою замешал?

— Да-с. Хорошая, говорят, рекомендация; егопревосходительство, говорят, посмеялись с Андреем Филипповичем.

— Посмеялись с Андреем Филипповичем?

— Да-с; только так улыбнулись и сказали, что хорошо, ипожалуй, и что они с их стороны не прочь, только бы верно служил…

— Ну-с, дальше-с. Вы меня оживляете отчасти, АнтонАнтонович; умоляю вас — дальше-с.

— Позвольте, я опять что-то вас… Ну-с, да-с; ну, и ничего-с;обстоятельство немудреное; вы, я вам говорю, не смущайтесь, и сумнительного вэтом нечего находить…

— Нет-с. Я, то есть, хочу спросить вас, Антон Антонович,что, его превосходительство ничего больше не прибавили… насчет меня, например?

— То есть как же-с! Да-с! Ну, нет, ничего; можете бытьсовершенно спокойны. Знаете, оно, конечно, разумеется, обстоятельство довольноразительное и сначала… да вот я, например, сначала я и не заметил почти. Не знаю,право, отчего не заметил до тех пор, покамест вы не напомнили. Но, впрочем,можете быть совершенно спокойны. Ничего особенного, ровно ничего не сказали, —прибавил добренький Антон Антонович, вставая со стула.

— Так вот-с я, Антон Антонович…

— Ах, вы меня извините-с. Я и так о пустяках проболтал, авот дело есть важное, спешное. Нужно вот справиться.

— Антон Антонович! — раздался учтиво-призывный голос АндреяФилипповича, — его превосходительство спрашивал.

— Сейчас, сейчас, Андрей Филиппович, сейчас иду-с. — И АнтонАнтонович, взяв в руки кучку бумаг, полетел сначала к Андрею Филипповичу, апотом в кабинет его превосходительства.

«Так как же это? — думал про себя господин Голядкин, — таквот у нас игра какова! Так вот у нас какой ветерок теперь подувает… Этонедурно; это, стало быть, наиприятнейший оборот дела приняли, — говорил просебя герой наш, потирая руки и не слыша под собою стула от радости. — Такдело-то наше обыкновенное дело. Так все пустячками кончается, ничемразрешается. В самом деле, никто ничего, и не пикнут, разбойники, сидят иделами занимаются; славно, славно! я доброго человека люблю, любил и всегдаготов уважать… Впрочем, ведь оно и того, как подумать, этот Антон-то Антонович…доверяться-то страшно: сед чересчур и от старости покачнулся порядком. Самое,впрочем, славное и громадное дело то, что его превосходительство ничего несказали и так пропустили: оно хорошо! одобряю! Только Андрей-то Филиппович чегож тут с своими смешками мешается? Ему-то тут что? Старая петля! всегда на путимоем, всегда черной кошкой норовит перебежать человеку дорогу, всегда-топоперек да в пику человеку; человеку-то в пику да поперек…"quot; ГосподинГолядкин опять оглянулся кругом и опять оживился надеждой. Чувствовал он,впрочем, что его все-таки смущает одна отдаленная мысль, какая-то недобраямысль. Ему даже пришло было в голову самому как-нибудь подбиться к чиновникам,забежать вперед зайцем, даже (там как-нибудь при выходе из должности илиподойдя как будто бы за делами) между разговором, и намекнуть, что вот,дескать, господа, так и так, вот такое-то сходство разительное, обстоятельствостранное, комедия пасквильная, — то есть подтрунить самому над всем этим да изондировать таким образом глубину опасности. А то ведь в тихом-то омуте чертиводятся, мысленно заключил наш герой. Впрочем, господин Голядкин это толькоподумал; зато одумался во-время. Понял он, что это значит махнуть далеко.„Натура-то твоя такова! — сказал он про себя, щелкнув себя легонько по лбурукою, — сейчас заиграешь, обрадовался! душа ты правдивая! Нет, уж лучше мы стобой потерпим, Яков Петрович, подождем да потерпим!“ Тем не менее, и как мыуже упомянули, господин Голядкин возродился полной надеждой, точно из мертвыхвоскрес. «Ничего, — думал он, — словно пятьсот пудов с груди сорвалось! Ведьвот обстоятельство! А ларчик-то просто ведь открывался. Крылов-то прав,Крылов-то и прав… дока, петля этот Крылов и баснописец великий! А что до того,так пусть его служит, пусть его служит себе на здоровье, лишь бы никому немешал и никого не затрогивал; пусть его служит, — согласен и аппробую [3]!»

А между тем часы проходили, летели, и незаметно стукнулочетыре часа. Присутствие закрылось; Андрей Филиппович взялся за шляпу, и, какводится, все последовали его примеру. Господин Голядкин помедлил немножко,нужное время, и вышел нарочно позже всех, самым последним, когда уже всеразбрелись по разным дорогам. Вышед на улицу, он почувствовал себя, точно враю, так, что даже ощутил желание хоть и крюку дать, а пройтись по Невскому.«Ведь вот судьба! — говорил наш герой, — неожиданный переворот всего дела. Ипогодка-то разгулялась, и морозец, и саночки. А мороз-то годится русскомучеловеку, славно уживается с морозом русский человек! Я люблю русскогочеловека. И снежочек и первая пороша, как сказал бы охотник; вот бы тут зайцапо первой пороше! Эхма! да ну, ничего!»

Так-то выражался восторг господина Голядкина, а между темчто-то все еще щекотало у него в голове, тоска не тоска, — а порой так сердценасасывало, что господин Голядкин не знал, чем утешить себя. «Впрочем,подождем-ка мы дня и тогда будем радоваться. А впрочем, ведь что же такое? Ну,рассудим, посмотрим. Ну, давай рассуждать, молодой друг мой, ну, давайрассуждать. Ну, такой же, как и ты человек, во-первых, совершенно такой же. Ну,да что ж тут такого? Коли такой человек, так мне и плакать? Мне-то что? Я встороне; свищу себе, да и только! На то пошел, да и только! Пусть его служит!Ну, чудо и странность, там говорят, что сиамские близнецы… Ну, да зачем их,сиамских-то? положим, они близнецы, но ведь и великие люди подчас чудакамисмотрели. Даже из истории известно, что знаменитый Суворов пел петухом… Ну, даон там это все из политики; и великие полководцы… да, впрочем, что жполководцы? А вот я сам по себе, да только, и знать никого не хочу, и вневинности моей врага презираю. Не интригант, и этим горжусь. Чист, прямодушен,опрятен, приятен, незлоблив…»

Вдруг господин Голядкин умолк, осекся и как лист задрожал,даже закрыл глаза на мгновенье. Надеясь, впрочем, что предмет его страха простоиллюзия, открыл он наконец глаза и робко покосился направо. Нет, не иллюзия!..Рядом с ним семенил утренний знакомец его, улыбался, заглядывал ему в лицо и,казалось, ждал случая начать разговор. Разговор, впрочем, не начинался. Оба онипрошли шагов пятьдесят таким образом. Все старание господина Голядкина было какможно плотнее закутаться, зарыться в шинель и нахлобучить на глаза шляпу допоследней возможности. К довершению обиды даже и шинель и шляпа его приятелябыли точно такие же, как будто сейчас с плеча господина Голядкина.