Хотя снег, дождь и все то, чему даже имени не бывает, когдаразыграется вьюга и хмара под петербургским ноябрьским небом, разом, вдругатаковали и без того убитого несчастиями господина Голядкина, не давая ему нималейшей пощады и отдыха, пронимая его до костей, залепляя глаза, продувая совсех сторон, сбивая с пути и с последнего толка, хоть все это разомопрокинулось на господина Голядкина, как бы нарочно сообщась и согласясь совсеми врагами его отработать ему денек, вечерок и ночку на славу, — несмотря навсе это, господин Голядкин остался почти нечувствителен к этому последнемудоказательству гонения судьбы: так сильно потрясло и поразило его всепроисшедшее с ним несколько минут назад у господина статского советникаБерендеева! Если б теперь посторонний, неинтересованный какой-нибудьнаблюдатель взглянул бы так себе, сбоку, на тоскливую побежку господинаГолядкина, то и тот бы разом проникнулся всем страшным ужасом его бедствий инепременно сказал бы, что господин Голядкин глядит теперь так, как будто сам отсебя куда-то спрятаться хочет, как будто сам от себя убежать куда-нибудь хочет.Да! оно было действительно так. Скажем более: господин Голядкин не только желалтеперь убежать от себя самого, но даже совсем уничтожиться, не быть, в прахобратиться. В настоящие минуты он не внимал ничему окружающему, не понимаяничего, что вокруг него делается, и смотрел так, как будто бы для него несуществовало на самом деле ни неприятностей ненастной ночи, ни долгого пути, нидождя, ни снега, ни ветра, ни всей крутой непогоды. Калоша, отставшая от сапогас правой ноги господина Голядкина, тут же и осталась в грязи и снегу, натротуаре Фонтанки, а господин Голядкин и не подумал воротиться за нею и неприметил пропажи ее. Он был так озадачен, что несколько раз, вдруг, несмотря нина что окружающее, проникнутый вполне идеей своего недавнего страшного падения,останавливался неподвижно, как столб, посреди тротуара; в это мгновение онумирал, исчезал потом вдруг срывался как бешеный с места и бежал, бежал безоглядки, как будто спасаясь от чьей-то погони, от какого-то еще более ужасногобедствия… Действительно, положение было ужасное!.. Наконец, в истощении сил,господин Голядкин остановился, оперся на перила набережной в положениичеловека, у которого вдруг, совсем неожиданно, потекла носом кровь, ипристально стал смотреть на мутную, черную воду Фонтанки. Неизвестно, сколькоименно времени проведено было им в этом занятии. Известно только, что в этомгновение господин Голядкин дошел до такого отчаяния, так был истерзан, так былизмучен, до того изнемог и опал и без того уже слабыми остатками духа, чтопозабыл обо всем: и об Измайловском мосте, и о Шестилавочной улице, и онастоящем своем… Что ж в самом деле? ведь ему было все равно: дело сделано,конечно, решение скреплено и подписано; что ж ему?.. Вдруг… вдруг он вздрогнулвсем телом и невольно отскочил шага на два в сторону. С неизъяснимым беспокойствомначал он озираться кругом; но никого не было, ничего не случилось особенного, —а между тем… между тем ему показалось, что кто-то сейчас, сию минуту, стоялздесь, около него, рядом с ним, тоже облокотясь на перила набережной, и —чудное дело! — даже что-то сказал ему, что-то скоро сказал, отрывисто, несовсем понятно, но о чем-то весьма к нему близком, до него относящемся. «Что ж,это мне почудилось, что ли? — сказал господин Голядкин, еще раз озираяськругом. — Да я-то где же стою?.. Эх, эх!» —заключил он, покачав головою, амежду тем с беспокойным, тоскливым чувством, даже со страхом стал вглядыватьсяв мутную, влажную даль, напрягая всеми силами зрение и всеми силами стараясьпронзить близоруким взором своим мокрую средину, перед ним расстилавшуюся. Однакож ничего не было нового, ничего особенного не бросилось в глаза господинуГолядкину. Казалось, все было в порядке, как следует, то есть снег валил ещесильнее, крупнее и гуще; на расстоянии двадцати шагов не было видно ни зги;фонари скрипели еще пронзительнее прежнего, и ветер, казалось, еще плачевнее,еще жалостнее затягивал тоскливую песню свою, словно неотвязчивый нищий,вымаливающий медный грош на свое пропитание. «Эх, эх! да что ж это со мноютакое?» — повторял опять господин Голядкин, пускаясь снова в дорогу и всеслегка озираясь кругом. А между тем какое-то новое ощущение отозвалось во всемсуществе господина Голядкина: тоска не тоска, страх не страх… лихорадочныйтрепет пробежал по жилам его. Минута была невыносима неприятная! «Ну, ничего, —проговорил он, чтоб себя ободрить, — ну, ничего; может быть, это и совсемничего и чести ничьей не марает. Может быть, оно так и надобно было,

— продолжал он, сам не понимая, что говорит, — может быть,все это в свое время устроится к лучшему, и претендовать будет не на что, ивсех оправдает». Таким образом говоря и словами себя облегчая, господинГолядкин отряхнулся немного, стряхнул с себя снежные хлопья, навалившиесягустою корою ему на шляпу, на воротник, на шинель, на галстук, на сапоги и навсе,

— но странного чувства, странной темной тоски своей все ещене мог оттолкнуть от себя, сбросить с себя. Где-то далеко раздался пушечныйвыстрел. «Эка погодка, — подумал герой наш, — чу! не будет ли наводнения?видно, вода поднялась слишком сильно». Только что сказал или подумал этогосподин Голядкин, как увидел впереди себя идущего ему навстречу прохожего,тоже, вероятно, как и он, по какому-нибудь случаю запоздалого. Дело бы,кажется, пустое, случайное; но, неизвестно почему, господин Голядкин смутился идаже струсил, потерялся немного. Не то чтоб он боялся недоброго человека, атак, может быть… «Да и кто его знает, этого запоздалого, — промелькнуло вголове господина Голядкина, — может быть, и он то же самое, может быть, он-тотут и самое главное дело, и не даром идет, а с целью идет, дорогу мою переходити меня задевает». Может быть, впрочем, господин Голядкин и не подумал именноэтого, а так только ощутил мгновенно что-то подобное и весьма неприятное.Думать-то и ощущать, впрочем, некогда было; прохожий уже был в двух шагах.Господин Голядкин тотчас, по всегдашнему обыкновению своему, поспешил принятьвид совершенно особенный, вид, ясно выражавший, что он, Голядкин, сам по себе,что он ничего, что дорога для всех довольно широкая и что ведь он, Голядкин,сам никого не затрогивает. Вдруг он остановился, как вкопанный, как будтомолнией пораженный, и быстро потом обернулся назад, вслед прохожему, едватолько его минувшему, — обернулся с таким видом, как будто что его дернулосзади, как будто ветер повернул его флюгер. Прохожий быстро исчезал в снежнойметелице. Он тоже шел торопливо, тоже, как господин Голядкин, был одет и укутанс головы до ног и, так же как и он, дробил и семенил по тротуару Фонтанкичастым, мелким шажком, немного с притрусочкой. «Что, что это?» — шепталгосподин Голядкин, недоверчиво улыбаясь, однакож дрогнул всем телом. Морозомподернуло у него по спине. Между тем прохожий исчез совершенно, не стало ужеслышно и шагов его, а господин Голядкин все еще стоял и глядел ему вслед.Однако ж наконец он мало-помалу опомнился. «Да что ж это такое, — подумал он сдосадою, — что ж это я, с ума, что ли, в самом деле сошел?» — обернулся и пошелсвоею дорогою, ускоряя и частя более и более шаги и стараясь уж лучше вовсе нио чем не думать. Даже и глаза, наконец, закрыл с сею целью. Вдруг, сквозьзавывания ветра и шум непогоды, до слуха его долетел опять шум чьих-то весьманедалеких шагов. Он вздрогнул и открыл глаза. Перед ним опять, шагах в двадцатиот него, чернелся какой-то быстро приближавшийся к нему человечек. Человечекэтот спешил, частил, торопился; расстояние быстро уменьшалось. ГосподинГолядкин уже мог даже совсем разглядеть нового запоздалого товарища, —разглядел и вскрикнул от изумления и ужаса; ноги его подкосились. Это был тотсамый знакомый ему пешеход, которого он, минут с десять назад, пропустил мимосебя и который вдруг, совсем неожиданно, теперь опять перед ним появился. Но неодно это чудо поразило господина Голядкина,