В это время к разговаривающим подошел Алымов. Борис повторилдля него слова Осоргина, они переглянулись, и Петр сказал:

– Ну что ж, поглядим, что за птица этот Орлов.

* * *

В Симферополе царили относительный порядок и болезненноелихорадочное возбуждение. Молодые офицеры на каждом углу ругали Деникина иговорили о том, как славно будет воевать без предателей-генералов. Только дваимени произносились с уважением: капитана Орлова, признанного лидера младшегоофицерства, и генерала Слащова – победителя в перекопском бою, защитника Крыма,которого все признавали человеком чести и бессребреником. Капитан Орлов заявлялсвоим сторонникам, что Слащов – его единомышленник и что он, Орлов, действует содобрения Слащова.

Прибыв в Симферополь, Борис и его спутники узнали, что Орловсовместно с членом императорской семьи князем Романовским, герцогомЛейхтенбергским, взяли власть в городе в свои руки и арестовали военногокоменданта, губернатора и находившихся в Симферополе генералов. Арест былпроизведен именем Слащова.

В тот же день из Джанкоя пришла телеграмма:

«Немедленно освободить арестованных. За неисполнение этогоприказа взыщу лично. Отряду Орлова построиться возле вокзала для смотра.Выезжаю в Симферополь. Слащов».

* * *

Грязно-зеленый броневагон медленно вылез из-забеспорядочного скопления товарных составов. Ряды орловцев заволновались.

– Не посмеют по своим стрелять! – выкрикнул кто-тов глубине строя.

Показался весь бронепоезд – короткий, без орудийныхплатформ. Тяжело лязгнув, он остановился, распахнулась блиндированная дверь, наперрон выпрыгнул солдат, откинул лестницу, и по ней быстрым шагом спустилсявысокий бледный человек с выпуклым лбом, ярко-красными губами и пылающимвзглядом, в длинной шинели с золотыми генеральскими погонами. Широким тяжелымшагом, обметая ноги полыми шинели, он устремился к взволнованным рядамдобровольцев. Следом задним едва поспевал молодой ординарец с нежным иодновременно жестоким лицом.

Деревянная коробка маузера болталась на боку ординарца ибила его при каждом шаге. Борис почему-то не мог отвести взгляда от этойкоробки.

Генерал, стремительно вышагав на середину перрона, оказалсяпротив самого центра орловского отряда и яростным, обжигающим горло голосомзаговорил:

– Солдаты! Сейчас, когда на крымских перешейкахрешается судьба России, когда третий корпус бьется там с огромной силойкрасных, когда дорог каждый штык, каждая шашка, каждый патрон, – сейчас вынаходите возможным поднимать мятеж, отрывая меня с фронта, где я необходим,отрывая с того же фронта силы… Внезапно генерал увидел в строю перед собойзнакомое лицо. Выхватив узнанного человека взглядом, как железной рукой, онскомандовал:

– Прапорщик Унгерн! Выйти из строя!

Рыжий коренастый прапорщик, сильно хромая, но стараясьпечатать шаг, вышел и остановился перед генералом.

– Прапорщик! Вы были со мной в кубанском походе, былисо мной в первом крымском десанте. Вы когда-нибудь видели, чтобы Слащовпрятался от пуль?

– Никак нет! – чистым и радостным голосомвыкрикнул Унгерн.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы Слащов бросал своихсолдат? Видели, чтобы Слащов отделял себя от армии, занимался интригами имародерством, когда его солдаты проливали кровь?

– Никак нет! – ответил прапорщик еще громче и ещепевучее, чем прежде.

– Так почему же сегодня вы с теми, кто не исполняетмоих приказов?

Борис почувствовал, что у него на глазах творится чернаямагия. Слова Слащова не имели почти никакого смысла, но их интонация, горячийголос, которым они произносились, и само лицо молодого генерала так действовалина солдат и офицеров, что им невозможно было не верить. Ордынцев понял, чтосейчас сам он готов делать все, что прикажет ему Слащов. То же самое выразилпрапорщик Унгерн:

– Я всегда буду с вами, господин генерал! Нас возмутилопредательское поведение старших начальников, ужас отступления иэвакуации… – Вы солдаты, а не гимназистки! – прогремел Слащов,обращаясь уже ко всему орловскому отряду. – Солдат не может копить обиды!Он защищает Родину, исполняет долг и подчиняется командиру! Крым – последняяпядь русской земли, которую мы защищаем! Если вы верите мне, если вы верныприсяге, идите на фронт, на Перекоп! Орлова передайте мне, я отдам его под суд,а сами – на фронт! В рядах орловцев произошло замешательство, и раздался чей-торастерянный голос:

– Господин генерал, Орлов сбежал!

– Вы видите, какого человека хотели поставить надсобой? – Слащов говорил, обращаясь к каждому в отряде. Голос его сталмягче и доверительнее, и от этого еще увеличился его магнетизм. – Орловнеудачник, не подвинувшийся за время войны выше капитана, но с самомнением исамолюбием наполеоновским. Я понимаю ваши чувства. Вас предавали многократно,но вы солдаты, и вы должны быть выше этого. Еще раз повторяю: никому из вас небудет предъявлено каких-то обвинений, вы были обмануты Орловым и его присными.Вернитесь в строй, исполняйте долг, защищайте Россию!

Красивый ординарец за спиной Орлова первым молодо и звонкозакричал «Ура!»

– и весь отряд подхватил за ним.

Слащов оглядел строй, подозвал к себе старших офицеров,отдал распоряжение и вернулся в вагон. Его ждали на фронте.

В Севастополе на Корабельной стороне, на улице Николаевской,в маленьком беленом домике с тремя окнами, выходящими на улицу, собиралосьсовещание подпольного комитета. Хозяин дома, одноногий сапожник Парфенюк,являлся одновременно участником подполья, считался надежным человеком ипользовался безграничным доверием товарищей. На нынешней явочной квартиресобирались впервые. Раньше заседания проходили на Екатерининской в доме у вдовыоколоточного Авдотьи Саламатиной. Домишко ее стоял в глубине сада, к тому жеодна калитка выходила на Екатерининскую, а другая – в небольшой безымянныйпереулок, откуда без труда можно было проскочить на совершенно другую улицу,Варваринскую. И хотя сама вдова в силу своего положения бывшей женыоколоточного доверия у комитета не вызывала, дом ее располагался очень удобно,так что подпольщики пользовались бы этим местом для встреч и дальше, если бы неслучилось досадной неприятности, а именно: в доме напротив по той жеЕкатерининской улице открылся бордель. Теперь поздним утром скучающие девицы внеглиже выглядывали из окон и задевали прохожих, а также пялились на окнанапротив, и, разумеется, от их нахальных глаз не ускользнул бы тот факт, что вдомике вдовы собираются раза два в неделю посетители, преимущественно нестарыемужчины. Девицы могли бы заподозрить конкуренцию. А вечером на Екатерининскойтворился и вовсе форменный кошмар: подъезжали экипажи, слышались крики пьяныхофицеров, визг девиц и хлопки шампанского. Словом, тихая Екатерининская улицасовершенно перестала подходить для опасного дела, и пришлось срочно менятьквартиру, чему вдова Саламатина безмерно огорчилась. Решили перебраться кПарфенюку, который в целях конспирации отправил жену в деревню.