Форма следует за функцией. Долгое время именно таким был девиз множества прогрессивных архитекторов, и именно он привел к появлению зданий, в которых наибольшую роль играет эффективность, а не люди, их потребности и благополучие.

Уродство заставляет деградировать. Ослабляет. Делает вас бессильным. Говорит вам, что вы недостойны красоты. Когда вы смотрите на мрачные решетчатые фасады, на унылые бетонные контейнеры, которыми обставляют торговые ряды, или на синтетические палисадники, вы действительно чувствуете, как беднеет ваш внутренний мир.

Дело не только во вкусе. Речь идет о возможности быть человеком в домах, где вы живете, на улицах, где вы гуляете, в парках, где вы любите проводить летние вечера. У нас должна быть возможность чувствовать себя в городе, возможность ходить в нем (как ходил мой муж), видеть, чувствовать, дышать, узнавать. Города должны располагать людей к беседе, уличным играм, посиделкам на площадях, пению на балконах или чтению стихов, как это делала писательница Марика Бодрожич во время пандемии.

Города должны наделять нас жизненной силой, а не истощать ее, как это часто происходит сейчас. Кому хочется гулять среди монстров, подобных тем, что я видела на кольцевой дороге, или по торговым улицам, где все подталкивает людей к потреблению, а не к тому, чтобы смотреть, открывать, ощущать город и себя в нем?

Не только комнаты должны петь, как утверждает Беата Хойман, но и города должны иметь свою мелодию – мелодию, рождающуюся на площадях, скамейках, деревьях, общественных террасах и крышах.

В Берлине есть кафе с очаровательным травяным садом, к которому ведут несколько небольших тропинок. То тут, то там длинный стебель задевает ваше колено. Маленькие столики расположились на маленьких островках среди зелени. Здесь подают омлеты с травами, салаты с травами и соусы с травами. Люди сидят среди зелени и едят ее. В этом сказачном саду, спрятанном от городской суеты, не хватает только ковра-самолета. Такое место приятно удивляет, позволяет перевести дыхание и почувствовать себя несколько лучше. Неужели мы снова входим в гавань истинного, прекрасного, доброго? И почему красота оказывает на нас такое целебное воздействие? Не потому ли, что в ней заключены истина и благо?

Знаменитый античный театр в Эпидавре, расположенный на склоне живописного холма, скорее всего, был волшебным местом. Его размеры весьма внушительны: на каменных ступенях может уместиться до 14 000 человек. Театр был посвящен Асклепию, богу врачевания, и являлся частью более обширной территории с колодцами для омовения, храмами, где люди приносили жертвы богам и получали от жрецов рекомендации о лучшем способе исцеления, домами врачей для консультаций и гостевыми домами, где люди могли остаться на ночь. Частью целебной терапии также были большая библиотека и театр. В театре зрители переживали элеос и фобос, страдания и ужас трагедий (Лессинг перевел эти термины как сострадание и страх), и таким образом испытывали внутреннее, душевное очищение – катарсис. Ведь только очищенный и преображенный человек может исцелиться.

Философ Жорж Диди-Юберман, которого я уже цитировала в этой книге, рассказывает о прозрениях и возможностях, об опасностях и радостях взгляда. И о попытке выразить языком то, что видишь. «В этом почти болезненном движении языка, мечущегося между тем, что показывает себя, и тем, что отстраняется, опыт видения начинает превращаться в мышление».

Видение не только распознает, но и формирует мышление. Ему открыто мое знание жизни, мое детство, мои страхи быть покинутой, мое вожделение и любопытство, вчерашнее солнце и сегодняшний дождь, боль в коленях, потерянная любовь.

Видение формирует образы, возникающие из размышлений, воспоминаний и тоски. Видение – это также ностальгическое или даже поэтическое творчество. Это собирание, концентрация. Оно требует терпения. Часто время отделяет видение от слышания, а ощущение от прикосновения. Возможно, тут стоит добавить щепотку трансцендентности к понятию мысли и говорить скорее о духе.

Маргарет Вулф говорила, что красота – в глазах смотрящего. Но еще больше красоты таится в его душе, в его духе, воображении, мужестве, нежности к миру и к себе. Глаза определяют то, что мы видим, что можем увидеть, что позволяем себе увидеть и на что смеем надеяться. Опыт, память, сила мышления и сила видения меняют наше представление о мире.

Во всей красоте этого мира

Забудь о своем идеальном предложении.

Трещина, во всем есть трещина.

Именно через нее проникает свет.

Кухня, где вам не разрешают готовить, гостиная, где не рады вашим ногам, – они подобны бездушным манекенам в магазине одежды, напрочь лишенным всякого намека на живость. Скажите, кто захочет от всей души поцеловать манекен?

Красота нуждается в нарушениях, в трещинах. Недаром красивые женщины специально рисуют у себя на лице пятнышки или шепелявят сквозь очаровательные щели в зубах. И разве хромые мужчины, подобно хромому богу Гефесту, не способны затащить в постель почти любую женщину, потому что женское чувство хочет их исцелить?

Кстати, в обратную сторону это не так хорошо работает. Как-то раз один мой любовник заметил – с шутливо-нежной, но в то же время жестокой улыбкой на лице, – что моя хромота его нисколько не беспокоит. Другими словами, в своей постели он готов потерпеть даже такую хромоножку, как я.

Именно трещина, через которую просачивается свет, позволяет нам увидеть и ощутить красоту. На самом деле нас притягивает как раз то, что на первый взгляд кажется недостатком. Ведь именно в недостатках проявляются дух, жизнь, тоска, сила и даже уныние. Кинцуги – это японский способ ремонта керамики, искусство восстановления разбитого фарфора с помощью золота. Согласно традиции кинцуги красота заключается не в совершенстве, а в хорошем, даже трепетном обращении с разломами и недостатками.

Красота жизненно необходима.

Возможно, завтра я встречусь с друзьями неподалеку от Хафеле. Мы будем купаться в этой извилистой реке с большими ивами вдоль берега. Для меня это все равно что спрятаться от мирской суеты в одной из картин XIX века. Затем я устремлюсь к следующей картине – к убранным желтым полям. Увижу их красоту, прочувствую ее, проживу ее. Возможно, я буду напевать, крутя педали своего велосипеда и думая о своей давней подруге, которая уже умерла.

Я подберу несколько колосков, оставленных у дороги, найду маленький камешек для могилы моего мужа и сорву с неба пушистое маленькое облако цвета слоновой кожи, чтобы оно могло согреть меня вечером, когда станет прохладно. Я буду сидеть на траве с бокалом красного вина, наслаждаясь лучами заката, а рядом со мной будут лежать усталые овцы. Вместе мы будем ждать полумесяца, который тоненькой кромкой повиснет на небе, подобно вертикальной улыбке.

Я улыбнусь и накрою на стол. Буду есть и говорить с друзьями, буду чувствовать себя хорошо. И знать, насколько мне хорошо. Неописуемо хорошо во