– Нам надо чаще смеяться, – заметила девушка.

– В этом доме смеху не рады, – проворчал Йушу, потягивая вино.

– Из-за отца? – спросила Шаллан. – Он один, а нас четверо. Просто надо быть веселее.

– Наше веселье не изменит фактов, – возразил Балат. – Хотел бы я, чтобы Хеларан никуда не уходил. – Он стукнул кулаком по ручке кресла.

– Тет Балат, не завидуй тому, что он путешествует, – мягко проговорила Шаллан. – Есть так много интересных мест, которые мы, скорее всего, никогда не увидим. Пусть хоть один из нас посетит их. Подумай об историях, что он принесет нам. О цветах.

Балат окинул взглядом зал из тусклого серо-коричневого и черного камня, с его робким камином, где играло красно-оранжевое пламя.

– Цвета. Я бы не возражал против того, чтобы здесь стало немного ярче.

Йушу улыбнулся:

– Что угодно будет лучше отцовской физиономии.

– Нет, не надо так говорить про его лицо, – возразила Шаллан. – Оно выполняет свой долг со знанием дела.

– А поточнее?

– Напоминает нам, что есть вещи похуже его запаха. Вообще-то, это весьма благородное Призвание.

– Шаллан! – выдохнул Виким. Он был совсем не похож на Йушу. Тощий, с глубоко посаженными глазами и волосами, остриженными так коротко, что своим внешним видом он напоминал ревнителя. – Не говори такие вещи, когда отец может услышать.

– Он поглощен беседой, – сказала Шаллан. – Но ты прав. Мне, видимо, не стоит насмехаться над нашей семьей. Дом Давар – стойкий и выдающийся.

Йушу поднял чашу. Виким отрывисто кивнул.

– Разумеется, – продолжила она, – то же самое можно сказать о бородавке.

Йушу едва не поперхнулся своим вином. Балат опять расхохотался от души.

– Прекратите балаган! – заорал на них отец.

– Это пир! – крикнул в ответ Балат. – Ты сам просил, чтобы мы вели себя как подобает веденцам!

Отец одарил его сердитым взглядом, потом вернулся к беседе с гонцом. Они сидели рядом за главным столом, и в позе отца было что-то просительное, а бастард великого князя держался прямо, с бесстрастным лицом, лишь изогнув бровь.

– Шаллан, клянусь бурей, – изумился Балат, – когда ты успела стать такой умной?

Умной? Она не чувствовала себя умной. Внезапно дерзость сказанных слов вынудила ее вжаться в спинку кресла. Эти вещи просто взяли и выскользнули из ее рта.

– Я всего лишь… прочитала все это в книге.

– Что ж, тебе надо читать побольше этих своих книг, малышка, – сказал Балат. – От этого здесь как будто делается светлей.

Отец ударил рукой по столу, от чего чаши подпрыгнули, а тарелки задребезжали. Шаллан встревоженно уставилась на него как раз в тот момент, когда он ткнул в гонца пальцем и что-то прошипел. Было слишком далеко, чтобы Шаллан расслышала, но она знала этот отцовский взгляд. Девушка много раз его видела перед тем, как светлорд Давар брал трость – или даже кочергу – и принимался охаживать кого-то из слуг.

Гонец плавным движением поднялся. Его утонченность казалась щитом, который сдерживал отцовскую несдержанность.

Шаллан ему позавидовала.

– Похоже, это бессмысленный разговор, – громко сказал гонец. Он смотрел на отца, но говорил так, чтобы слышали все. – Я был готов к этому. Великий князь наделил меня властью, и я желаю узнать, что на самом деле случилось в этом доме. Буду рад свидетельству любого прирожденного светлоглазого.

– Им нужно свидетельство светлоглазого, – тихонько сказал Йушу своим братьям и сестре. – Отец слишком важен, чтобы они могли его просто так устранить.

– Был один, – громко продолжил гонец, – который хотел рассказать нам правду. С той поры о нем ни слуху ни духу. У кого-то из вас есть его смелость? Пойдете ли вы со мной и расскажете ли великому князю о преступлениях, что были совершены на этой земле?

Он посмотрел на них четверых. Шаллан съежилась в своем кресле, пытаясь уменьшиться. Виким не отрывал взгляда от огня. Йушу как будто собрался встать, но потом опять схватился за чашу с вином, ругаясь, и его лицо покраснело.

Балат. Балат взялся за подлокотники кресла, словно намереваясь встать, но потом посмотрел на отца. Отцовский взгляд оставался напряженным. Когда его гнев раскалялся докрасна, он вопил и бросался вещами в слуг.

Но по-настоящему опасным он становился, когда гнев делался холодным, как сейчас. В такие моменты отец был тихим. В такие моменты не было слышно криков.

По крайней мере, его криков.

– Он меня убьет, – прошептал Балат. – Если я скажу хоть слово, он меня убьет. – Его былая бравада растаяла. Он уже не выглядел мужчиной, а казался перепуганным подростком.

– Шаллан, ты можешь это сделать, – прошипел ей Виким. – Отец не посмеет причинить тебе вред. Кроме того, это ведь ты видела, что произошло на самом деле.

– Я не видела, – прошептала она.

– Ты там была!

– Я не знаю, что случилось. Я ничего не помню.

Оно не случилось. Не случилось.

В камине шевельнулось бревно. Балат уставился в пол. Все молча сидели. Вокруг закружился и растаял вихрь полупрозрачных лепестков. Спрены стыда.

– Понятно, – протянул гонец. – Если кто-то из вас… в будущем… вспомнит правду, в Веденаре вы найдете внимательные уши.

– Тебе не разрушить этот дом, ублюдок, – прорычал отец, поднимаясь. – Мы стоим плечо к плечу.

– Полагаю, не считая тех, кто уже не может стоять.

– Убирайся отсюда!

Гонец одарил отца взглядом, полным отвращения и презрительной ухмылкой. Она словно говорила: «Пусть я ублюдок, но не пал так низко, как ты». Потом быстро ушел, забрав своих людей, и донесшиеся снаружи резкие приказы свидетельствовали о том, что он желает вновь отправиться в путь, невзирая на поздний час, поскольку у него есть другое поручение за пределами владений светлорда Давара.

Когда он уехал, отец уперся в стол обеими руками и выдохнул.

– Уходите, – велел он четверым детям, опустив голову.

Они медлили.

– Убирайтесь! – взревел светлорд Давар.

Братья бросились вон из комнаты, и Шаллан едва успевала за ними. В память ей врезался образ: отец медленно опускается в свое кресло, схватившись за голову. Его подарок – прекрасное ожерелье – лежал забытым в открытой коробке на столе прямо перед ним.