Надутый до пределов мыльный пузырь планирования и массовая подтасовка реальных результатов внушали оптимизм: руководство верило в то, что «большой скачок» проходит успешно. На самом деле сельское хозяйство страдало от дефицита рабочей силы, потому что масса крестьян была привлечена к масштабным ирригационным работам и промышленным «стройкам века». Деревенские доменные печи оказались полной бессмыслицей, но местная радикальная власть принуждала крестьян заниматься выплавкой чугуна, отвлекая их от привычной им работы; урожаи падали, но плановики, вдохновленные дутой статистикой, старались выжать из села еще больше зерна для экспорта, чтобы импортировать нужную технику и товары. В результате китайское крестьянство едва сводило концы с концами. Это был бесконечный каторжный труд на износ; чтобы выстоять, люди должны были хорошо питаться, а еды они получали меньше, чем раньше. В результате крестьяне начали утаивать зерно, что было трудно сделать, потому что теперь его ссыпали в колхозные зернохранилища. Хлеб беспрепятственно вывозился из деревни, протестов практически не было, вмешательства армии или полиции не требовалось. Когда над селом навис призрак голода, протесты и волнения все же начались, слухи о бедственном положении крестьян дошли и до армии, вызвав там глухое брожение. Как и в Советском Союзе, радикалы обвиняли протестующих в саботаже и предательстве. Фридман с соавторами (Friedman et al. 1991: 240) пишут, что доносы на «классовых врагов» поощрялись, что свои предавали своих же, получая за это вознаграждение. Так продолжалось до 1957 г. Снова и снова повышались планы хлебозаготовок, но это не могло длиться вечно.

Через год лидеры Китая наконец-то осознали, что происходит. Почти никто из них не разделял сталинской ненависти к деревне — ведь компартия Китая возглавила не пролетариат, а крестьян. Тем не менее они оставались приверженцами марксистской догмы опережающего развития промышленности за счет сельского хозяйства. Раскол произошел и в руководстве, и в низовых организациях. Некоторые считали, что нужно вернуться к традиционным устоям крестьянской общины и помогать ее развитию, но это был опасный и крайне нежелательный путь, ведущий к социальному расслоению. Другие руководители настаивали на дальнейшей радикализации, сознавая, что народу придется расплатиться за это страшной ценой. Брожения начались и в верхах, и в низах — впервые единство КПК было поколеблено (Yang, 1996: 48–50). Экономический План В стоял на грани провала. Высшее руководство никак не могло выпутаться из абсурдной ситуации: по статистике урожай 1958 г. был рекордным, а зерна не хватало, и страна стояла на пороге голода. Многие осознали бессмысленность примитивной сельской металлургии, и «дворовые домны» начали закрываться. Мао знал, что отчетность была лживой, но не догадывался, до какой степени ему лгали. Он отклонил требования радикалов усилить военно-полицейские меры и выгрести подчистую продовольственные запасы. Это был сталинский путь к катастрофе, Мао же считал, что крестьянин имеет право оставить себе столько зерна, сколько ему необходимо для пропитания. Это стало единственно разумным решением, учитывая, что коллективизация полностью лишала крестьянство прибавочного продукта. Великий кормчий распорядился снизить темпы аграрных преобразований, но не отказался от этой программы до конца, тем паче что индустриализация уже начала приносить первые успехи. Внятного, окончательного решения так и не было принято, и голод обрушился на все регионы страны. Высшее руководство знало и о дутой отчетности, и о голоде, но не решалось сообщить вождю об истинном положении вещей — карьера была дороже. Гений Мао творил чудеса в прошлом — он сумеет выпутаться и на сей раз вопреки хныкающим прагматикам. Они ждали чуда, а голод разрастался. Министр обороны Пен Дехуай не имел отношения ни к бездарному планированию, ни к программе индустриализации. Этот сын бедного крестьянина верил лишь собственным глазам. Во время военной инспекции 1958 г. Пен Дехуай видел несжатые поля, потому что крестьян мобилизовали поднимать индустрию. Он видел своих солдат, которые вместо военной подготовки плавили чугун в деревенских домнах. Ему рассказали о бедах, которые терпит простой народ. В июле 1959 г. с небольшой группой сторонников он открыто выступил против Мао. Он наивно обвинил радикалов в «мелкобуржуазном шапкозакидательстве» (фраза из работы Ленина — вероятно, единственной, которую он читал). Мао, взбешенный страшным марксистским оскорблением в свой адрес, ответил, что Пен — правый радикал, стремящийся «свергнуть диктатуру пролетариата, расколоть коммунистическую партию, разжечь фракционную борьбу внутри самой партии, усилить свое личное влияние, деморализовать авангард пролетариата и создать другую оппозиционную партию».

Пен ответил, что он не сдастся и будет «гнуть свою линию» (MacFarquhar, 1983: II, 193–223). Маршал тут же угодил в опалу и потерял свой пост. В 1966 г. Пена арестовали, скончался он в 1974 г. Партийные раздоры не улучшили ситуацию с продовольствием. Мао закаменел в своей решимости продолжать избранный курс, и охотников возражать ему больше не нашлось. Пресмыкательство перед великим кормчим обрекало на смерть и страдания народ, но каждый чиновник держался за свое кресло. Никто не собирался душить Китай голодом, но высшие руководители, пусть и не желая того, превратились в кабинетных убийц.

Утаить правду было невозможно. Лю Шаоци и Ден Сяопин спокойно, но настойчиво требовали изменения курса партии. В тех провинциях, где они этого добились, урожаи зерновых повысились. К концу 1960-х о «большом скачке» начали потихоньку забывать. Традиционное семейное китайское хозяйство вернуло себе прежние права. Партия проинспектировала самые бедствующие районы страны, где богдыханами сидели маоистские радикалы. Было признано, что четверть партийных кадров допустила ошибки, но лишь 5 % руководителей подверглись репрессиям. Некоторых второстепенных чиновников публично казнили. В течение всего этого катастрофического периода коммунисты защищали прежде всего самих себя: не были наказаны даже те, кто совершал вопиющие злоупотребления, при этом партия отдавала себе отчет в том, насколько подмочена ее репутация в глазах народа (Becker, 1996: 146–147; Friedman et al., 1991: 243–251). Лишь в 1981 г., когда Мао скончался, КПК признала свои коллективные ошибки: «Товарищ Мао, другие руководители и в центре и на местах уверовали в свою непогрешимость. Их опьянили первые успехи. Они требовали немедленных результатов, впали в субъективизм и, переоценив личные силы, не достигли намеченных целей» (MacFarquhar, 1983: II, 331).

Это был справедливый вердикт. Но, к сожалению, ни слова не было сказано о том, что из 650-миллионного населения Китая от голода погибло от 20 до 30 миллионов человек. В абсолютных цифрах это, наверное, был самый страшный голод в истории человечества (Becker, 1996: 270–274). В относительных цифрах случались события и пострашнее. В 1845 г. Великий голод в Ирландии унес жизни 11–12 % населения. Вина за этот геноцид полностью лежит на Британии, ибо английское правительство упорно отказывалось вмешиваться в «естественные рыночные процессы». Как мы