Полный стыда за своих соседей, Игал проводил старого Наамана домой, и, когда они вдвоем устроились в комнате, полной пергаментных свитков, давильщик спросил:

– Рав Нааман, почему ты забыл то мужество, которое когда-то было нам свойственно?

– Потому что миновало четверть столетия, и я обрел мудрость, – ответил старик.

– Ты обрел трусость.

В обычных условиях рав возмутился бы этому оскорблению, но сегодня вечером старый ученый не обратил на него внимания.

– Ты думаешь о Макоре, а я – о будущем евреев, – объяснил он. Рав говорил медленно и раздельно, потому что хотел, дабы Игал усвоил его резоны. – Мы живем в такое время, когда Рим может уничтожить нас… изгнать из Иудеи на вечные времена. Игал, ты хоть понимаешь, что это значит?

– Я понимаю лишь, что нас ждет уничтожение нашей религии. Поклоняться идолам? Чужим богам? Такого осквернения я не могу принять.

Старик кивнул:

– Ты прав. Нам угрожает опасность потерять свою религию, но этого не произойдет, если мы тут останемся. А вот если римляне сгонят нас отсюда… В той стране, где нам придется влачить рабство, синагог не будет. Нам угрожает страшная опасность, Игал, а ты хочешь воевать из-за маленькой фермы.

– Там и живет Бог, – сказал Игал.

Рав Нааман кивнул. Будь Бог простым земледельцем, прикинул он, то больше всего Он бы дорожил маленькой оливковой рощей. Но он понимал, что это не вопрос для обсуждения.

– Как и Гомера, – сказал он, – я боюсь, что, если нас изгонят из Израиля, мы забудем Иерусалим. Мы расколемся на разные группы. В изгнании мы перестанем быть евреями, и Бог останется в одиночестве, когда рассеется народ, поклоняющийся Ему. И теперь на нас лежит единственная ответственность – быть вместе… и стоять на земле Израиля. – Затем он тихо добавил: – И оберегать наше существование на ней, на земле Авраама… ради чего я снесу любое унижение от римлян.

– И даже примешь Нерона как бога?

Понимая, что сейчас ему придется сказать нечто ужасное, рав Нааман, понизив голос, признался:

– Чтобы спасти евреев, я готов даже Нерона… признать богом… но не в своем сердце.

– А я вот никогда его не приму, – сказал Игал, расставаясь с равом.

Разрыв между ними двоими стал так велик, что мост через него уже было не перекинуть. По всему Макору Игал взывал к необходимости сопротивления, но старый Нааман ходил из дома в дом, убеждая и объясняя весь идиотизм позиции давильщика оливкового масла. «Македония», «фретенсис», «Аполлинарис», – повторял он, и музыкальное звучание этих слов вселяло ужас в сердца евреев.

Раву Нааману удалось бы достичь своей цели и избежать конфликте с Римом, если бы в Макор не ворвался один из самых необычных евреев всех времен – разгоряченный и покрытый пылью после долгого марша, в сопровождении группы всадников, вооруженных пиками и готовых отразить любое нападение. Это был Иосиф, которого Иерусалим направил управлять Галилеей. Ему минуло всего двадцать девять лет, и он был прямым потомком патриотов-маккавеев, которое вырвали у Антиоха Эпифана свободу для евреев. Кроме того, он был священнослужителем высокого ранга, знатоком греческой учености, завсегдатаем императорского двора в Риме и одним из лучших писателей, которые когда-либо рождались среди евреев. Выехав, подобно юному богу, на середину форума, он вскричал:

– Из этого города мы обрушимся на римлян и отбросим их! – Одобрительно оценив стены, он продолжил: – Люди Макора! Вы избраны для этой цели!

Всего через несколько часов он убедил горожан, что план Игала драться с Римом совершенно правильный, и толпа, впав в воинственное состояние, решительно отвергла предложение Наамана сдаться на милость победителя.

– Как командующий всеми силами севера, говорю вам, что, если мы всеми силами выступим против Веспасиана, римские легионы никогда не справятся с нами.

Толпа продолжала приветствовать его радостными возгласами, и прежде, чем рав Нааман успел подать предостерегающий голос, Иосиф уже разделил горожан на два военных отряда, назначил их командиров, как прислужника, послал Игала принести все оливковое масло из-под пресса и наметил, где должны появиться новые конструкции для укрепления стен. Дома, возвышавшиеся над городскими стенами, Иосиф подверг двум серьезным испытаниям. Выдержат ли их крыши воинов? Устоят ли их стены перед осадными машинами римлян? Когда дома не выдержали этих проверок, он сказал просто и коротко:

– Снести их.

Тем же, кто лишился своих домов, Иосиф сказал:

– Спите в римских храмах. Мы на войне.

Когда к концу дня со всеми этими делами было покончено, он обратился к Игалу и объяснил:

– Мы решили встретить римлян у Макора, потому что знаем – у вас есть скрытый источник воды. Я хотел бы увидеть его.

Игал провел решительного молодого командира в шахту и по наклонному туннелю Давида до источника, где, к его удивлению, Иосиф обратил внимание не на воду, искрящуюся в свете факелов, а на крышу над источником.

«Что его там может интересовать?» – задался Игал вопросом.

– Надежная? – спросил Иосиф, тыкая в перекрытие осколком разбитого глиняного кувшина.

– Очень толстая.

– Отлично, – сказал молодой военачальник и двинулся в обратный путь. Он с такой легкостью взлетел по маршам лестницы, словно был профессиональным атлетом; Игал же остался далеко позади.

Где бы в последующие дни ни появлялся Иосиф, он всех заражал своей энергией. Поднявшись на стену, он убедил каменщиков, что они могут работать еще быстрее, поднимая стену, и показал им, как это делать. Он шутил с женщинами, носившими камни снесенных домов, и они смеялись. Он осмотрел все емкости для воды, дабы убедиться, что они полны до краев, и потребовал, чтобы в каждом доме стояли полные кувшины воды на тот случай, если римляне пустят в ход огонь и он доберется до источника. Он даже зашел в синагогу, где взялся убеждать рава Наамана и его стариков, что Макор совершенно прав, взявшись сопротивляться римлянам, и, хотя с равом Нааманом ничего не получилось, он, не испытав удивления, все же лестью убедил других бородатых старцев оказать ему поддержку. В преддверии битвы Макор был охвачен надеждой. Источником ее был харизматический молодой генерал, и в ночь на 4 апреля город уснул, полный уверенности, что сможет выдержать натиск легионов.

Лишь двое жителей Макора не испытывали этой уверенности. Первым был рав Нааман, который в одиночестве сидел в синагоге и, размышляя о грядущих днях, молился:

– Всемогущий Господь, твои дети на пороге войны. Они слепо вступают в нее, и мало кто понимает, что их ждет. Нам угрожает уничтожение и рассеяние племени. О Господь, защити нас в те годы, что наступают на нас. И если римляне снова завоюют нас после египтян, ассирийцев и вавилонян, помоги нам выжить хотя бы рабами в их лагерях.

И, несмотря на поддержку, которую ему оказал Иосиф, Игал тоже с подозрением следил за стремительными успехами этого искателя приключений, ибо видел в молодом генерале много такого, что ему не нравилось: энергия его была шумной и вульгарной; чем бы он ни занимался, его энтузиазм нуждался в постоянном подхлестывании; он не сомневался, что стоит ему поговорить с человеком, и он убедит его в чем угодно; полный знаний, почерпнутых от греков, он легко подгонял факты в поддержку своей позиции, а его желание осмотреть источник и проверить надежность крыши вызывало какие-то смутные подозрения. В предчувствии беды, которое сменило некогда жившую в нем надежду, Игал в сумерках этого последнего мирного дня добрался до своего маленького дома, где его ждали Берурия, три их сына, их жены и одиннадцать внучат. Он накинул на плечи белое шерстяное покрывало талеса и вознес молитву от имени всей семьи: «Всемогущий Господь, мы готовы вступить в битву ради Тебя, но я беспокоюсь. Когда я пытался Твоими простыми словами объяснить смысл этой войны, меня никто не понимал, а теперь все готовы следовать за молодым генералом, который вообще ничего не объясняет. Они вступают в войну не из-за веры, а полные самоуверенности, не догадываясь о последствиях. Отец, указывающий нам путь, веди нас. И пусть каждый человек в этом месте обретет мужество в те дни, что ждут нас». Несколько минут он молился в молчании, и в этом тихом помещении его жене показалось, что она слышит тяжелую поступь римских легионов. Она, может, даже лучше своего мужа понимала, что Игал призывал своих сограждан к святой цели – защите веры. И это было самым главным. Но под влиянием генерала Иосифа они готовы вступить с римлянами в бессмысленную и неподготовленную войну, исход которой может быть только один – всеобщая гибель. Она склонила голову, эхом вторя молитве мужа: