– Как же она может не помнить, ты что такое говоришь!? – меня так напугали его слова, что я чуть ли не закричал. – Она просто… просто…

– Я напишу тебе список трав, порошков и снадобий, которые нужны мне для восстановления татуировок. Ты полетишь в город и купишь все необходимое… если на что-то денег не хватит, украдешь, – перебил меня Арланд.

– Зачем что-то покупать? У Бэйр полно всяких трав и ингредиентов, она может сделать тебе что угодно…

– Она не станет ничего делать ни для меня, ни для тебя.

Не знаю, почему, но я поверил ему, и на следующий день полетел в город, взяв с собой бездонный мешок и деньги, которые мне дал Арланд. Почти все я истратил на половину указанных ингредиентов, остальное, как и велел брат, украл.

Когда я вернулся рано утром спустя три дня, с удивлением отметил, что в доме кое-что поменялось.

Печь никто не топил за время моего отсутствия, но обе комнаты были прогреты магией. Посуду никто не мыл, никто ничего не готовил – питались они тем, что мы с ведьмой заготовили на зиму. Ведьма спала на печке, на столе валялись игральные карты. Вот лентяи, все это время бездельничали!

Решив не будить ведьму, я тихо принялся готовить что-нибудь съедобное для этих двух растяп.

К полудню Бэйр так и не проснулась, но зато пожаловал братец, который на мои расспросы о том, как он уговорил Бэйр на карты, не отвечал, только взял мешок с ингредиентами и заперся в нашей комнате.

Ведьма казалась растерянной. Испуганно хлопая глазами, она села у окна на кухне, закуталась в серую шаль своей матери и сидела так, думая о чем-то, пока из комнаты, где заперся Арланд, не донеслись первые стоны. Тогда она вскочила, метнулась к закрытой двери, но так и не смогла ее отворить: видимо, братец запечатал ее своими инквизиторскими силами.

Стоны постепенно перешли в тихий многоголосный вой со звенящими металлическими нотками. Когда ведьма услышала это, она совсем переменилась, вся побледнела, стала метаться по кухне, заламывая руки, и все смотря на запертую дверь.

Так продолжалось несколько дней, пока Арланд не закончил наносить татуировки. Я приносил ему еду и носил новую воду для того, чтобы он мог смыть с себя краску и кровь. При этом он строго-настрого запретил мне пускать в комнату ведьму, хотя она рвалась проведать его.

Когда однажды утром Арланд вышел к нам, он был одет в свою прежнюю рясу, его волосы были цвета слоновой кости, а глаза чернее, чем у Бэйр.

Ведьма, увидев инквизитора, долго и пристально смотрела на него, но так ничего и не сказала. Только вечером того же дня, когда она по своему обычаю сидела у окна и читала тетрадку, Арланд сам подошел к ней и заговорил.

– Ты поедешь со мной? – спросил он, не спуская с нее спокойного, но твердого взгляда.

– Я не могу оставить дом, – неожиданно ответила она.

Я как раз сидел за столом и пил отвар из сушеных еловых иголок, когда впервые за весь месяц услышал голос ведьмы. Я чуть не подавился!

– Ты уверена? – спросил у нее инквизитор. – Уверена, что хочешь остаться одна?

– Я не могу оставить этот дом гнить посреди леса, – повторила она, подняв на него грустный взгляд. – Это мой единственный дом.

– Мы с Леопольдом уедем завтра утром, – сказал Арланд и отошел от нее к столу, сел и, как ни в чем небывало, налил себе отвара.

Бэйр еще долго смотрела на него глазами, полными грусти, но ничего не говорила. Потом отвернулась и уперла взгляд в свою тетрадку. Она сидела неподвижно, все смотря в нее, и вскоре на ее щеках заблестели дорожки слез.

Вдруг в дверь с улицы громко постучали.

От неожиданности мы трое как один подскочили на месте и уставились на проход к коридору.

– Лео, ты ведь не привел хвоста? – спросил Арланд, едва унимая дрожь страха в голосе.

– Я следил за тем, чтобы никто меня не преследовал, – ответил я.

– Арланд, лезь на чердак! – велела Бэйр, встав с подоконника. Она быстро подала ему спрятанную за печкой лестницу и помогла забраться на низкий чердак дома, где хранился всякий хлам. – Леопольд, обернись крысой и спрячься, – сказала она мне, когда крышка за Арландом закрылась.

Когда я стал крысой и прыгнул ведьме на плечо, она, растрепав себе волосы и небрежно кинув на плечи шаль, пошла открывать незваным гостям. Я чувствовал, как с каждым шагом к двери все сильнее дрожали ее худые плечи.

– Кто здесь? – спросила она страшно грубым, почти мужским голосом. Таким говорила ее мать.

– Джарем, – прогудел голос.

– Чем обязана? – спросила, не спеша открывать.

– Я здешний лесник, помнишь меня? Открой дверь.

Его голос не был похож на голос монаха из аббатства, которого так боится Арланд. Точнее, я никогда не слышал голоса тех монахов, но вряд ли она напоминают этот треск воспаленного горла.

Помедлив еще секунду, Бэйр открыла, пряча за шалью свою бирюзовую руку.

На пороге стоял невысокий грузный мужчина с внушительной длины черной бородой в косичках и широкими нахмуренными бровями, из-под которых в нас целился страшный взгляд двух матово-черных глаз. Почти коричневое от загара лицо прорезали крупные резкие черты, особенно выделялся широкий кривой нос и большие губы, едва выглядывающие из-под косичек-усов. Одет пришелец был во все кожаное, на голове носил очень странную высокую шапку из чьей-то шкуры, за спиной он нес лук и небольшую суму. Весь его пояс был увешан ножами и маленькими мешочками.

С минуту мужчина смотрел на нас, а мы смотрели на него, не произнося ни единого слова. Потом он остановил взгляд на Бэйр и брови его резко поднялись вверх.

– Риита?… – спросил он, вглядываясь в лицо ведьмы.

– Она умерла почти два месяца назад, – помотала она головой. – Я ее дочь. Меня зовут Бэйр. Чем могу помочь?

– Дочь?… – переспросил мужчина и его брови поднялись еще выше. – Но у нее не было мужа…

– Разве для этого нужен муж? – Бэйр криво улыбнулась. – Так вы ее знали?

– Я… ее старый друг, – сказал мужчина, почесав бороду. – Я войду?

– Да… – ведьма отступила, пропуская его внутрь. – Еда в печке и скоро будет готова.

– Я ничего не ел со вчерашнего дня, – прогудел гость.

Мужчина кинул в сенях свою верхнюю одежду и сумки, прошел на кухню, где Бэйр быстро подала ему еду.

Незнакомец внимательно осмотрел поданный ему ужин, потыкал куски беличьего мяса старой кривой вилкой и, неопределенно хмыкнув, принялся есть.

Пока он ел,