Кошмар! А экранизация „Дракулы“ – начало я видел в Майями, Флорида, – оказалась до того тоскливой, что в 1931 году я предпочел ей душистую тропическую ночь!»70

Под «Летучей мышью» якобы из начала двадцатых, должно быть, имеется в виду немой фильм двадцать шестого года – не столько ужасы, сколько детектив, экранизация бестселлера Мэри Робертс Райнхарт «Винтовая лестница». Недовольство «Франкенштейном» Лавкрафт позже пояснит в письме к Барлоу: «Посмотрел кино „Франкенштейн“ и остался крайне разочарован: никакого соответствия первоисточнику». Тем не менее: «Однако бывают фильмы и хуже, а многие сцены, если не сопоставлять их с романом и смотреть в отрыве, весьма драматичны». Однако с сожалением заключает, что «в общем и целом кинематограф во всех случаях портит и обесценивает произведение, которое берется экранизировать, – особенно утонченное или необычное»71. По-моему, последнее утверждение и по сей день весьма справедливо.

Лавкрафт глубоко сожалел, что не увидел «Кабинет доктора Калигари» (1922) – ни в премьерный показ, ни в повторные. Этот шедевр немецкого экспрессионизма наверняка пришелся бы ему по вкусу. Смотрел он и «Кинг-Конга», которого скупо хвалит лишь за «неплохие механические эффекты»72.

Вообще же «Дракулу» Лавкрафт разгромил на фоне отказа предоставить Фарнсуорту Райту права на радиоспектакль по «Грезам в ведьмовском доме». По радио он разве что слушал новости и периодически раздразнивал фантазию, выуживая малоизвестные частоты, а радиопостановки (в частности, страшные) не считал достойной формой искусства.

«То, что для публики составляет суть „странной“ драмы, других повергнет в смех и жалость. Если не спится, советую нашумевшие „страшные“ постановки, радиоспектакли и кино – лучшего снотворного не найти. Все, как один, сплошь состоят из примитивных, избитых, наигранных и совершенно невписывающихся визгов и причитаний, а также поверхностных, нереалистичных сцен»73.

Всего раз Лавкрафт столкнулся и с другим информационным средством – телевидением. Двадцать второго октября 1933 года он писал Кларку Эштону Смиту: «Вчера в универмаге демонстрировали занимательную вещь – телевизор. Мерцает как кадры биоскопа в 1898-м» (речь о первых кинопроекторах, использовавшихся с 1985 по 1913 годы – в основном Д. У. Гриффитом). Телевизионная технология находилась еще в зачаточном состоянии. Прототип телевизора представили в 1926 году, первую драматическую постановку «Дженерал Электрикс» транслировала в 1928-м. После пробного вещания в 1931 году эфирную частоту заняла компания RCA. Технические помехи, впрочем, действительно портили изображение – здесь Лавкрафт не обманывает. Интерес к телевидению продолжал расти все тридцатые, однако в широкую продажу телевизоры поступили не раньше 1939 года.

В последние десять лет жизни Лавкрафт время от времени затрагивал еще один социальный аспект— как ни странно, сексуальные отношения и ориентацию в литературе и обществе. По ощущениям, можно с полной ответственностью назвать его одним из самых равнодушных к половой жизни людей на свете, что подтверждает хотя бы его письмо к Соне до брака (изданное под заголовком «Лавкрафт о любви»). Сегодня оно смешит, да уже и в то время наверняка казалось весьма аскетичным, однако, судя по всему, Лавкрафт действительно следовал своим заповедям до того скрупулезно, что жена (возможно, не только из-за этого) от него ушла.

Вспомним и его предубеждения против гомосексуалов (одного он встретил в Кливленде в 1922 году). К 1927-му его взгляды почти не поменялись. Вот как курьезно он пишет Дерлету об Оскаре Уайлде (как помним, именно благодаря ему Лавкрафт проникся декадентской эстетикой):

«Как человек, впрочем, Уайльд не достоин защиты. Его характер, несмотря на изысканные манеры, создававшие флер приличия и благопристойности, был в высшей степени прогнившим и грязным. У него совершенно отсутствовала форма вкуса, которая носит название нравственности; на его счету не просто крупные проступки, но и целая плеяда мелких подлостей, пакостей, трусостей, присущих как плуту и свинье, так и подлинному воплощению зла. Ирония судьбы: он долгое время считался первым франтом, но к образцу джентльмена не приблизился»74.

Здесь мельком вспомним «Тень над Инсмутом», где встречаем капитана Обида Марша – «чуть ли не франта», который якобы «и поныне носит допотопный эдвардианский сюртук». В сексуальном отношении Марш тоже выделялся.

Через шесть лет Лавкрафт заявит: «Что касается гомосексуализма, ключевой и самый значимый довод против него в том, что неимоверному числу людей он невыносим на инстинктивном уровне, и не просто нравственно и эстетически, а физически»75. Трудно сказать, откуда это в Лавкрафте, но взгляд для его эпохи расхожий – как, увы, и для нашей. Не стоит подвергать его острастке за недостаточную открытость; это и сегодня явление редкое. Бытует мнение, что в его писательском кругу многие были нетрадиционной ориентации, но либо ее скрывали (как, например, Сэмюэл Лавмэн), либо она пока не проявилась (как у Р. Х. Барлоу). Случай несколько раз сводил Лавкрафта с Хартом Крэйном, но о его гомосексуализме он не упоминает, хотя опять-таки Крэйн мог и не выдать себя. Или если выдал, то, возможно, так завуалированно, что Лавкрафту просто не хватило человеческого опыта это распознать.

Тем не менее как-то в конце 1929 года он поверил в свою «мужскую» умудренность настолько, что дружески поучал Вудберна Харриса из вермонтской провинции, еще более невежественного и поразительно наивного по части женской сексуальности. Пишет Лавкрафт наукообразно:

«а) вожделение разгорается медленнее, чем у мужчин;

б) тем не менее по интенсивности оно не уступает мужскому, а многие врачи полагают, что и превосходит;

в) женщины сильнее отдаются чувственности, и в обществе у этого сентиментальный, иногда комичный флер;

г) одинокая женщина точно так же изнывает от неудовлетворенности, как и одинокий мужчина, отсюда имеем сварливых старых дев, развязных девиц, неверных (на деле или пока что в мыслях) жен, оставленных мужем на неделю-две»76.

Это не конец, но уже создается впечатление, что эти мудрости Лавкрафт почерпнул как из антропологических и психологических исследований на тему секса, так и из совместной жизни с Соней. Из прочитанных им «экспертов» того времени (или же читал он, как признавался в других случаях, лишь критику с выдержками) в переписке Лавкрафт упоминает Хэвлока Эллиса с его «Маленькими эссе о любви и добродетели» (1922). Имела место в то время и долгая, в основном безобидная дискуссия о «многочисленных, комплексных причинах появления на свет новых стандартов эротики», благодаря которым «отвергли религию и романтические иллюзии от любви», «открыли эффективные контрацептивы», а «женщины обрели экономическую независимость».

Вдобавок в последние десять лет Лавкрафт обретает некоторую терпимость к вопросу секса в литературе. В свое творчество, безусловно, не привносит постельных сцен: женских персонажей в его произведениях почти нет, а гомосексуальные связи (как мужские,