* * *

Несколькими днями раньше Сент-Экзюпери позвонил Роже Бокеру из Марселя, чтобы сообщить, что он скоро появится в Виши и даст ему знать о своем приезде. Временная столица Петена к тому времени стала серпентарием шпионажа, слухов и интриг, не говоря уж о заговорщиках и контрразведчиках. Одним из таких мест для проведения собраний общества, позже названного Сопротивлением, оказалась гостиница «Отель де спор», далеко не роскошная турбаза, где остановился Бокер. Расположенная на окраине города на безопасном расстоянии от более фешенебельных и напичканных шпионами центральных гостиниц, она как раз была арендована необыкновенным пиренейским поджигателем, майором Жоржем Лустоно-Лако (однокашником Де Голля по Высшей военной школе), который уже по колено увяз в антинемецком заговоре. Его «клиенты» составляли странный набор армейских ветеранов и бывших летчиков, например, среди них оказался его одноклассник по Сен-Сиру, Альфред Эрто, командовавший знаменитой эскадрильей «Сигонь» («Аисты»), в которой в Первую мировую войну служил Гинеме. Другим постояльцем был Пьер Масне, аэронавигационный инженер и планерист-энтузиаст, который и рекомендовал гостиницу Бокеру. Хотя Бокер, чьи симпатии оставались на левом фланге, мало верил в активность Лустоно-Лако как неороялиста с довоенным профашистским прошлым, он нашел атмосферу Сопротивления освежающим противовесом бюрократическому параличу и конформизму, процветавшим в Виши.

Сент-Экзюпери ненадолго заглянул к Бокеру, но обедать они в тот вечер отправились в роскошный «Отель дю Парк». Зала, один конец которого перегораживал экран с тем, чтобы Петен мог принимать пищу не на виду у остальных, был переполнен, и метрдотель смог предложить им только дополнительный стол, втиснутый между двумя другими в центре зала. Не обращая внимания на присутствие за соседним столиком уважаемого джентльмена и леди (а они могли слышать весь их разговор без всякого труда), Сент-Экзюпери пустился во все тяжкие, критикуя «атмосферу, в которой трудно дышать… подавленного состояния… непригодного для дыхания воздуха…» этой эрзац-столицы полу-Франции. За соседним столиком господин молчал, но Бокер заметил, что он и его жена вслушиваются в каждое слово. Сент-Экс, тоже, вероятно, заметил это, но, ничуть не заботясь о лишних слушателях, продолжал обличать, при этом страстность его речи возросла неимоверно при виде жирного маленького человека с усиками, напоминавшего головку чеснока и, видимо, пахнущего чесноком, который прошел в зал и остановился напротив них.

– Ах! – вскричал Сент-Экс. – А вот и негодяй!

Негодяем был Пьер Лаваль.

Беседа продолжалась в этой манере не более минуты или двух, после чего Сент-Экзюпери сказал:

– Теперь, когда мы все обсудили и сказали достаточно, чтобы каждому из нас попасть под арест и быть расстрелянным, давайте поговорим о других вещах.

На выходе, в коридоре, покидая зал, они столкнулись с Нелли де Вог.

– Как все прошло? – поинтересовалась она.

– У нас получился прекрасный разговор, – заверил ее Сент-Экс.

– Да? Я надеюсь, что вы ничего этакого не сморозили?!

– А что?

– Что?.. Разве вы не поняли, кто сидел рядом с вами?

– Нет.

– Де Бриньон. И его жена.

Приближенный Отто Абеца, ставший теперь немецким послом в Париже, Фернан де Бриньон давно подозревался в том, что находится на содержании у нацистов, до такой степени, что генерал Вейганд отказался пожать ему руку даже на публике. Он был также близко связан с Лавалем, с кем ему предстояло вскоре поехать в Монтуар на встречу с Адольфом Гитлером.

В открытом кафе, где они позже присели, Сент-Экзюпери предложил Бокеру, по образованию инженеру, придумать какой-нибудь предлог, что-то вроде инспекционной поездки, для осмотра американской технологии обработки стальных сплавов в Питтсбурге, чтобы оправдать его отъезд из Франции Виши в Соединенные Штаты.

Да и ему самому пришло время определяться. У него было имя, которое властям не терпелось поэксплуатировать. Неизвестный Жану Боротра (кого Сент-Экс видел мельком во время одной из поездок в Виши), Анри дю Мулен де ла Бартет, глава петеновского гражданского секретариата, носился с идеей назначения Сент-Экзюпери на одну из руководящих должностей в государственный секретариат образования, где ему предстояло отвечать за работу с молодежью и спорт. Поль Крессель, поднявший этот вопрос, подав идею одному из руководителей аппарата Дарлана, находил это предложение приемлемым. И хотя нет никаких доказательств, что такой пост когда-либо де-факто предлагался Сент-Эксу, идея все-таки витала в воздухе.

Однако перед отъездом из Франции Сент-Экзюпери стремился вызволить свои бумаги и записные книжки, оставленные им в его квартире в Париже. В оккупированную зону в то время допускались только беженцы, возвращавшиеся на север в переполненных поездах. В противном случае требовался специальный пропуск от немецких властей. Сент-Экс гадал, как бы ему получить такой пропуск, но тут он случайно столкнулся с Дриё ла Рошелем, другим автором, издаваемым Галлимаром, с которым он сдружился еще в предвоенные годы. Дриё, в то время нечто вроде «особо важной персоны», вызвался отвезти Сент-Экзюпери в Париж на своем автомобиле. Антуан с готовностью принял это предложение. Пусть открыто высказываемые Дриё пронемецкие настроения далеко не совпадали с его собственными, но с подобным эскортом он рассчитывал иметь значительно меньше неприятностей со стороны оккупационных властей. И все же, когда на демаркационной линии близ Мулена охрана в стальных шлемах тщательно изучала выездное разрешение Антуана, ему стало сильно не по себе.

В Париже Сент-Экс встретился со многими знакомыми и родными, начиная с кузины Ивонны де Лестранж. Отец Тери, доминиканец, представленный ему еще на квартире Леона Верта на рю д'Асса, поразился решительному настрою Сент-Экзюпери «послужить» своей стране, хотя тот и не уточнял, каким образом. Он проявил больше откровенности с Жаном Люка, своим старинным другом по Порт-Этьенну. Они сидели в кафе, наблюдая за офицерами и солдатами вермахта, горделиво чеканящими шаг вверх-вниз вдоль по рю де Риволи, на которой почти совсем не передвигались машины, и Сент-Экс сокрушенно качал головой. Он выступал за перемирие, объяснил он тогда Люка, поскольку Франция нуждалась в передышке, и действительно не сомневался в том, что в нужный момент Соединенные Штаты вступят в войну.

– Они прибудут, чтобы спасти нас, я не знаю, как или когда, но они появятся. Они поступят так, как поступили в прошлый раз. – Он не мог объяснить, почему это должно случиться, но он в этом казался уверенным. Это несерьезно, – добавил он, кивнув на свастику, свисающую с фасада отеля «Континенталь». Она выглядела слишком гротескно, чтобы восприниматься как реальность.

Было это гротеском или нет, но оккупанты Франции проявляли зловещую пунктуальность, в чем Сент-Экзюпери убедился уже на следующий день. Прежде чем выдать ему пропуск, необходимый, чтобы покинуть Париж и оккупированную зону, его подвергли тщательному допросу, который провел высокопоставленный германский чиновник, в присутствии Дриё ла Рошеля. Допрос продолжался так долго, что пробило уже десять вечера, когда он вышел на неестественно притихшие Елисейские поля и глотнул свежего воздуха, без всякого табачного дыма. И, о ужас! – Антуан обнаружил, что решетки на входе в метро уже заперты. Приближался комендантский час, и нельзя было терять ни минуты, ведь ему предстояло отмахать немалое расстояние, прежде чем добраться до ближайшей дружеской квартиры. «Мерзавцы! – бормотал он (как рассказывает его биограф Пьер Шеврие), переваливаясь на бегу, словно большой медведь, проклиная бошей и торопясь, насколько позволяли ему его больные ноги и ноющие переломы. – Мерзавцы! Я никогда не позволю им добраться до моих записных книжек». Ведь если бы немцы застали его на улице во время комендантского часа, они арестовали бы его и, прежде чем отпустить, устроили бы обыск на его квартире.