В 1903 году на репетиции «Просветленной ночи» Шенберг познакомился с Малером, который вскоре сделался одним из самых влиятельных защитников его музыки[1852]. Шенберг с Цемлинским были приняты в доме Малеров: Малер называл их «Айзель и Байзель», намекая на их еврейское происхождение, – шутка эта, разумеется, была добродушной и предназначенной для внутреннего пользования. Малер относился ко всему кругу друзей и учеников Шенберга с неподдельной и в каком-то смысле отеческой заботой. В свои последние годы он крайне редко выбирался на концерты, однако для своих протеже, и в том числе Шенберга, делал исключение[1853]. Альма вспоминала, как он дважды публично выступил в защиту Шенберга: первый раз на премьере его Первой камерной симфонии 8 февраля 1907 года, когда зал начал шуметь, не понимая, что это за музыка, Малер встал и потребовала тишины, что и было исполнено. Вторая история выглядит гораздо анекдотичнее: три дня спустя в другом концертном зале была премьера Первого струнного квартета Шенберга, и Малер ее тоже посетил. Публика опять была недовольна, и особенно в ней выделялся один тип, который всякий раз, как Шенберг выходил на поклон, вставал перед сценой и шикал на него. «Дай-ка я погляжу на того парня, который шикает», – сказал Малер, подходя к нему. Мужчина обернулся и попытался ударить Малера, но тут вмешался тесть Малера, Карл Молль, который был человеком весьма крепкого сложения: он схватил скандалиста и вытолкал его из зала; выходя, тот крикнул: «Не волнуйтесь, на Малере я шикаю тоже!»[1854]

Отношения Шенберга и Малера выглядят отчасти парадоксально, так как при всем взаимном уважении оба не любили музыку друг друга. Альма сообщает, что в 1902 году Шенберг ответил ей на вопрос, не собирается ли тот на премьеру Четвертой симфонии Малера: «Как Малер может что-то делать с Четвертой симфонией, если он не сумел ничего сделать с Первой?»[1855] Малер, в свою очередь, посетив репетицию Первой симфонии Шенберга, по окончании ее попросил музыкантов сыграть до-мажорное трезвучие, поблагодарил их и вышел; в другой раз он сказал по поводу сочинений Шенберга: «Для чего я пишу симфонии, если вот это музыка будущего?»[1856] Шенберг, впрочем, со временем стал все более ценить творчество своего старшего товарища; сказать то же самое о Малере, к сожалению, нельзя.

Штраус, поначалу восхищавшийся сочинениями Шенберга, со временем все менее его понимал: в 19071909 годах Шенберг дважды просил его сыграть премьеры своих вещей, и оба раза Штраус под тем или иным предлогом отказывался. Их отношения, охлаждаясь, продолжались до 1914 года, когда Штраус совершил ошибку, написав Альме Малер, что Шенбергу «лучше убирать снег, чем марать нотную бумагу». В принципе не было лучшего способа сообщить что-либо всему городу, нежели поделиться этим с Альмой Малер: она показала письмо ученику Шенберга Эрвину Штайну, тот рассказал о нем учителю, и на этом все связи двух композиторов прервались[1857]. В том же году Шенберг отказался писать статью к пятидесятилетию Штрауса, заявив, что музыка того «более не интересует его ни в малейшей степени»[1858]. Тем не менее спустя много лет, в 1946 году, когда восьмидесятидвухлетний Штраус находился под судом в процессе проверки по программе денацификации (небезосновательно, если учесть, что он был дирижером олимпийского гимна на играх 1936 года в Берлине, а также два года возглавлял Имперскую музыкальную палату – одну из семи палат по культуре, учрежденных Геббельсом[1859]), Шенберг публично вступился за него, заявив, что не верит, чтобы тот «был нацистом, как и В. Фуртвенглер[1860]. Оба они были немецкими националистами, оба любили Германию, немецкие культуру и искусство, ландшафт, язык и народ одной с ними национальности»[1861].

Тремя годами ранее ссоры со Штраусом, в 1911-ом, умер Малер; таким образом, за непродолжительное время Шенберг лишился двух своих самых важных и влиятельных покровителей. То был период его длительного творческого и душевного кризиса, начавшегося в 1907 году; очевидной причиной для него послужили подозрения в неверности жены, однако главное заключалось в другом: Шенберг не очень представлял, куда ему в своем творческом развитии двигаться дальше. Прежде он сочинял быстро, с удовольствием насыщая полифонией и хроматизмами старую добрую тональную структуру, но оказалось, что количество вариантов в этой модели письма конечно[1862]. Вдобавок он чувствовал, что публика все менее и менее понимает его: показательной в этом смысле является история премьеры его второго струнного квартета с вокалом (сопрано), прошедшей в феврале 1908 года. Зал свистел в ключи и свистки, насмехался, в нем происходили схватки между немногочисленными сторонниками Шенберга и превосходящими их силами противников. Событие было такого масштаба, что отчет о нем газета Neue Wiener Tageblatt поместила в уголовную хронику, сообщая, что композитор «и прежде возмущал общественный порядок, но никогда не заходил так далеко, как сейчас… все это звучало как кошачий концерт»[1863]. Газете Neue Wiener Abendblatt под видом рецензии напечатала текст сходного содержания:

Трудно сказать, был ли этот скандал масштабнее того, что разразится спустя пять лет на премьере «Весны священной» Стравинского; разница со Стравинским была в том, что в случае Шенберга и его учеников почти каждая премьера их сочинений сопровождалась каким-либо скандалом или, как минимум, неудовольствием публики и критики; так, после премьеры камерной симфонии Шенберга – той самой, на которой Малер требовал от зала тишины, – один из критиков писал, что данный опус представляет собой «необузданный шум демократов, который ни один уважающий себя человек не спутает с музыкой»[1865].