как вмешательство светской власти в чисто церковные вопросы. Объясняя эпизод с десятиной, он отмечал: «Это вторжение полиции и жандармерии внутрь наших пастырских отношений к религиозно-воспитываемым нами пасомым уже прямо отдает или явным беззаконием, или наглым посягательством…».

Квинтэссенцией ноябрьских рапортов можно считать следующие слова еп. Гермогена: «нельзя же заставить меня принуждать проповедника говорить исключительно в духе и желаниях жандармской полиции, тем более что эти и дух, и желания нередко бывают равны сущему озорству и нахальству».

Но красноречие преосв. Гермогена оказалось тщетно. Рапорты запоздали. К тому времени в Петербурге окончательно установился взгляд на о. Илиодора как на бунтовщика, побуждающего невежественную толпу то бить интеллигенцию, то бастовать, то жечь заводы. В январе 1911 г. под давлением Столыпина Синод наказал о. Илиодора переводом из Царицына в Тульскую губернию, где, впрочем, неугомонный монах долго не задержался.

Подводя итоги полуторагодового гомилетического марафона о. Илиодора, трудно что-то прибавить к рапортам еп. Гермогена, особенно в той части, где он объясняет, что церковная проповедь именно такой и должна быть, просто мы от нее отвыкли. Сам о. Илиодор это мнение всецело разделял: «Мы восторгаемся деяниями таких обличителей, как Иоанн Креститель, Иоанн Златоуст, митрополит Филипп, но вот является пастырь и вдобавок миссионер, который старается подражать им, и его обличения почему-то хотят превратить в личные обиды».

Обличения для о. Илиодора были неотъемлемой частью церковной проповеди в широком смысле слова. Он искренне не видел разницы между обличением бедняка и богача. Ему и в голову не приходило умолчать о чьих-то грехах ввиду высокого положения, занимаемого объектом проповеди. Единственным исключением был Григорий Распутин.

Указывая купцам на их грехи, о. Илиодор надеялся, по его словам, разбудить совесть тех лиц, о ком говорил. Однако избранная священником форма обличения приводила к обратному результату. Опозоренные лица не раскаивались, а, наоборот, озлоблялись, видя в действиях о. Илиодора только оскорбление и вызов. Особенно характерен эпизод с Максимовым, невольно сыгравшим роль Ирода, преследующего пророка за то, что он задел совесть его супруги.

Рассуждая в проповеди 9.I.1911 о причинах своей неудачи, о. Илиодор говорил:

«И стал я после вдумываться: отчего это никто так не любит призыва к покаянию, не любит каяться?!

Вот сколько я призывал к покаянию бедных, простых и рабочих людей — идут и каются.

Когда же стал призывать к покаянию наших богатеев и образованных людей — то вместо покаяния стали поступать еще хуже».

Причина, по мнению о. Илиодора, заключалась в том, что грехи, которых у царицынских купцов накопилось слишком много, лишили их способности к покаянию: «у них совесть отсутствует, и они ради капиталов своих, ради денег стали открытыми слугами сатаны, потеряв вместе с совестью и всякую надежду обратиться к Богу истинному и наследовать жизнь вечную».

Конечно, о. Илиодор в проповедническом азарте порой заговаривался и договаривался. Но большой ошибкой со стороны светских властей было вмешиваться в этот вопрос, составляющий прерогативу архиерея. То, что Столыпин для приличия действовал руками Синода, ничего не меняет и даже скорее подчеркивает грубость этого вмешательства. В сущности, отстаивая о. Илиодора, преосв. Гермоген отстаивал независимость церкви.

По поводу смерти Толстого (9.XI)

Ранним утром 7 ноября 1910 г. на станции Астапово умер гр. Л. Н. Толстой. Для о. Илиодора писатель, который «принес вреда своими писаниями более, чем сам сатана», был личным врагом: «Я могу простить обыкновенного злодея и разбойника, но Льва Толстого как духовного разбойника я проклинаю, ненавижу и буду проклинать и ненавидеть. Я его никогда не прощу. Пусть на меня за это прогневается Сам Господь Бог! Все, кто верят учению Толстого, будут слугами сатаны». Иеромонах именовал Толстого «диаволом в образе человека» и не скрывал ненависти к «негодному дрянному старичишке». Еще недавно священник говорил о нем как об идоле или «болване» интеллигенции: «Этот живой болван собирается уже издыхать. И скоро издохнет! И его съедят черви!».

Теперь, когда эти ожидания сбылись, о. Илиодор разразился громовой речью. Из жандармского отчета известно, что проповедник именовал писателя «апостолом сатаны» и указывал на душевредность его «дьявольских сочинений». «Царицынская мысль» передавала эту речь гораздо красочнее: «Так пусть же, пусть плачут безбожники, богохульники, жиды, газетные гады и другие слуги сатаны, ибо умер их учитель и вождь. А мы, православные русские люди, будем радоваться тому, что этот безбожник сдох».

Кроме того, о. Илиодор от лица совета «Братского союза» телеграфировал Синоду, прося «оказать милость почившему великому писателю земли Русской», сыгравшему роль «земного архангела темной силы», — запретить его кощунственные сочинения.

Тем временем либералы наперегонки спешили выразить свое уважение к памяти покойного, но самый простой способ — служение панихид — оказался недоступен, поскольку девятью годами ранее писатель был отлучен от церкви за свои богохульные книги. Оставалось чествовать память Толстого чисто светским порядком. Здесь особенно преуспел председатель Государственной думы А. И. Гучков, добившийся, чтобы Дума почтила покойного вставанием и прекратила свои занятия на один день (8.XI). Сам же Гучков произнес при этом краткое слово, которое закончил с исключительным дерзновением: «Господь Милосердный да откроет перед ним Царство Небесное» — и широко перекрестился. Верхняя палата тоже почтила память гр. Толстого вставанием.

Узнав об этих событиях, о. Илиодор телеграфировал председателям обеих палат. Гучкова обвинил в кощунстве и богохульстве: «Разве вы не знаете, что хула на Духа Святого не отпускается, ни в сей век, ни в будущий? Зачем же вы на Бога клевещете? Стыдно! Позорно! Мерзко! Отвратительно!». Акимову просто выразил свое неудовольствие: «Признаемся, что, при наличности таких печальных обстоятельств, нам страшно становится и за Русь святую, и за благородное великое русское дворянство».

В тот же день о. Илиодор телеграфировал Государю.

«Земщина» одобрила телеграмму о. Илиодора Гучкову. Но этот взгляд разделяли очень немногие лица. Даже Распутин нашел, что его друг хватил лишку: «Немного строги телеграммы».

Либералы негодовали. Отмечая «крайнюю распущенность языка, превосходящую всякие границы», «Саратовский вестник» постеснялся даже процитировать речь о. Илиодора о Толстом, аттестовав ее как «неслыханное издевательство над самым актом смерти». Некий аноним из Цюриха послал газетную вырезку с цитатой из речи в Синод с негодующими пометками: «Святейший Синод… молчит!!! Спит». Сам о. Илиодор получил 497 ругательных писем, в которых его именовали «прохвостом», желали «издохнуть» и т. д.

Вскоре газеты опубликовали довольно сочувственную Высочайшую резолюцию на докладе о кончине гр. Толстого. Эта пометка, составленная Столыпиным, фактически санкционировала почитание памяти покойного писателя. О. Илиодор оказался в своем шумном протесте большим роялистом, чем король, на что не преминули указать либералы.

Но священник и тут не смутился, находя, что имеет право игнорировать даже царское мнение: «если Царь думает о Толстом так, как написал, то я, как священник, могу с Ним не согласиться и думать иначе, и