наш земляк весь в отца: любит шик, любит фасон, выхвалку… Словом, норшенец, истый норшенец.

— А ты, парень, откуда будешь? — обратился Рубен к чардахлинцу. — Знакомый говорок, а не отличу.

— Я не из Карабаха, но сосед, — отозвался тот. — От Карабаха до нас рукой подать.

— Стоп, — прервал его Рубен. — Вспомнил. Лет шесть тому назад у меня гостил один такой же шельмец, как ты, с таким говорком. Теперь он аспирантуру кончает. Из Чардахлу. Угадал?

— Угадал, — весь просиял наш чардахлинец.

Крепко пожав руку все еще смущающемуся закатальцу, хозяин наш все время оглядывался на дверь.

— А как вы думаете, ребята? Парень не заблудится? Найдет нас? Ведь нашли же вы? И он найдет.

Оказывается, звонили ему на работу, сказали о парне, который приехал из Степанакерта, скитается по городу без пристанища. Рубен просил послать того парня к нему и теперь очень беспокоился, что его до сих пор нет.

— Вы еще ждете гостей? — упавшим голосом спросил закаталец, поспешно собирая вещи. — Нет, я лучше уйду. Здесь и без меня хватает.

— Сиди, — строго сказал Рубен. — На улице тебе будет не лучше, чем у моей печи.

Парень покорно присел. Наконец в дверь постучали, и наш Рубен возликовал. Появился скиталец из Степанакерта.

Мог ли тогда Рубен Асриев, рабочий овощной базы, знать, что минет время, и из этих ребят, которые жмутся у его печки, сушат трехи, потом выйдут известные на всю страну люди — инженеры, химики, врачи, генералы и академики? Даже маршал.

Устроив нового гостя поближе к печке, умиротворенный, счастливый, Рубен кинулся накрывать на стол. Но и мы не с пустыми руками явились в Москву. Знаменитая карабахская тутовка увенчала сервировку необычного для тех лет стола.

— Минуточку, — сказал Рубен, пораженный обилием яств на столе, — с моей стороны будет свинством сесть за такой стол без названого брата, хорошего дружка, с которым я много лет делю и хлеб и соль. Живет он близко, мигом обернется.

И ветром вылетев из комнаты, побежал к соседям позвонить по телефону. Я понял: дружок этот, названый брат, с которым он долгие годы делит хлеб и соль, — это Хачатур Погосбекян, тот Хачатур Погосбекян, который когда-то переманил его в Москву, с которым, несмотря на разницу лет, сидели за одной партой на рабфаке.

IV

С той поры прошло много времени. Я теперь знаю Рубена Богдановича очень хорошо. Знаменитый хлебосол, он еще отменный весельчак, самородок-артист в исконной своей сути.

Его шутки-прибаутки особенно в чести были в Норшене. Каждый наезд его в родное село, а он приезжал туда почти каждое лето, — целый праздник для односельчан.

Ему уступали место на шенамаче и, вытирая слезы от смеха, говорили:

— Вани-апер, черешню твою обирают.

Вани-апер — старожил Норшена в возрасте ста двадцати — тридцати лет от роду, под конец выживший из ума. Старику все мерещилось, что его черешню обирают мальчишки, черешню, которую он имел еще до колхоза, в единоличном своем хозяйстве. Дед только и делал, что, становясь на плоскую крышу своего дома, из-под ладони вглядывался в даль, посылал самую отборную брань посягавшим на его дерево.

Веселья было сколько! Весь шенамач давился от смеха, услышав вдруг живую речь старика.

По милости Рубена «оживали» и другие покойники со своими нехитрыми проделками, грехопадениями, доводя слушателей, хорошо знающих эти истории, до колик. До того было смешно и интересно.

Был даже случай: мимо шенамача во время одного «представления» проходила древняя старуха. Вдруг услышав голос «покойника», чуть не лишилась ума. Ее потом с трудом привели в чувство, разъяснив что к чему. Что скрывать, водилось за нашим Рубеном и такое: вдруг возьмет да разыграет какого-нибудь дружка. Хотя бы того же Хачатура Погосбекяна, без которого, как вы уже знаете, он и куска хлеба не переломит. Да, да, вы не ослышались. Именно ему, Хачатуру Погосбекяну, названому брату и шефу, больше всего доставалось на орехи.

На орехи попадало и другим, в том числе и пишущему эти строки, но Хачатуру… Нашего доброго насмешника и выдумщика не смущало, что выбранный им объект для очередного розыгрыша был уже немолод, не рабфаковец, — серьезный, степенный человек с лысиной ото лба до затылка, с солидным положением и, чего греха таить, лишенный чувства юмора.

Как бы сейчас мы ни толковали, Рубен любил розыгрыши, и очень часто жертвой его шутки становился Хачатур Погосбекян. Мы уже говорили, Рубен-артист умел подлаживаться под любой голос. Откуда ему, бедному Хачатуру, знать, что именно он, Рубен Асриев, которого он за брата почитал, и сыплет ему на голову эти орехи?

Посудите сами. Приезжает Хачатур из Норшена, куда он частенько ездил проводить свой отпуск, понятно, не с пустыми руками, и кого, вы думаете, он перво-наперво приглашает отведать норшенские гостинцы? Конечно же, Рубена. Стоит ли после этого удивляться, откуда у неведомого пасквилянта такая осведомленность?

Я должен признать, — заведовать овощной точкой, да еще в центре Москвы, — задача не из легких. Придирчивые покупатели-москвичи каждую гнилушку, случайно попавшую в кошелку, потом суют заведующему под нос. С таким народом нужно уметь ладить, удовлетворять их чрезмерные, но справедливые притязания. От иного покупателя нетрудно схлопотать гнилушкой, извлеченной из хозяйственной кошелки.

Словом, работы хватало. И однако же, в разгар наивысшего напряжения рабочего дня, выбрав минуту, он берет телефонную книгу.

— Алло! Товарищ Мартиросян? Извините, вы не из Карабаха?

— Нет, не из Карабаха. Не удостоился такой чести. А что такое?

— Да ничего. Думал, земляк, хотел порадовать вас.

— Порадуйте, не стесняйтесь. Приятные вещи полезно знать не одним карабахцам.

— Видите ли. Мне трудно вам объяснить. Приехал товарищ из Карабаха, привез два мешка мотала, норшенского сыра…

— Спасибо, товарищ, за внимание. Правда, я не из Карабаха, но про Норшен прослышал и о его сыре тоже. С удовольствием куплю, если это можно. А по какому адресу обращаться?..

— Не стоит благодарности. Запишите…

Снова палец бежит по страничкам телефонной книжки, отыскивая армянскую фамилию.

— Карапетян? Из Карабаха? Ну, вам-то объяснять нечего. Хватайте ведра и бегите по адресу… Сыра немного, поторапливайтесь, можете опоздать.

Таким манером Рубен звонит по многим адресам.

— На сегодня, кажется, хватит, — кладет он трубку и снова уходит с головой в свою неброскую, хлопотную работу.

На другой день еще десять — двенадцать человек посылает с ведрами по адресу Хачатура. И только через пяток дней Рубен является посмотреть на свою жертву. Хачатура он застает с перевязанной головой, зеленого от злости.

— Что с тобой, брат Хачатур? На тебе лица нет. Не болен ли? — Рубен садится рядом и участливо кладет руку ему на лоб.

Присутствие Рубена всегда успокаивающе действует на