большой, три окна по фасаду. И все три смотрят на шенамач, по вечерам освещая его электрическим светом.

Здесь все основательно, масштабно. В старину на том месте, где сейчас сельский магазин, была лавчонка приезжего мелочного торговца. Пришлый человек, этот мелочный торговец, и то понимал, где открыл свою лавку, снабдив ее вывеской, способной украсить любой магазин не только в Шуше или Гяндже (Кировабад), но и в Баку или Ереване. Для большей солидности вывеска была написана на русском языке, и в ней предлагалось покупателям даже то, чего не было в самом Багдаде. Вывеска сообщала еще, что это заведение принадлежит братьям Ованес-бековым. Лавочник Ходжа никаких братьев не имел, по крайней мере никто не видел их в лицо. Для пущей важности, видать, про братьев было сказано.

От себя только добавлю: в лавке братьев Ованес-бековых под многообещающей вывеской было пустовато, в ней можно было купить разве что конфеты «подушечка», скобяные изделия, гвозди, иногда керосин, спички и табак — разную мелочь для домашнего обихода. А туши, висевшие и тогда на крючках, так и оставались висеть до вечера, собирая тучи мух. Продавцов мяса не осаждали покупатели, аукциона не получалось, немногие могли покупать мясо, и, обманутые громким именем Норшена, обескураженные продавцы наутро снимали туши с крючков и уносили свой залежалый товар продавать в других селах…

Столетия могли бы пройти над Норшеном, над его видавшим виды шенамачем, и все осталось бы по-прежнему…

— На Терешкову-то, на Терешкову погляди, — держа в руках газету, кричит суховатый старик другому деду в ухо, — женщина, а самой Америке нос утерла. Сорок восемь витков вокруг нашей грешной земли отмахала.

— Сорок восемь витков? — переспрашивает дед, и оба старика заливаются мелким клокочущим смешком.

Когда-то Арсен и Хачатур были самыми просвещенными людьми шенамача. Еще бы! Чуть ли не всю Европу объехали. Правда, в качестве пленных, но все же. Не с закрытыми глазами они побывали там. Было им что поведать односельчанам.

Арсен без конца рассказывал, как цыплят без курицы выводят. Своими глазами видел в Австрии. Хачатур же, прежде чем попасть в эту самую Австрию, к своему дружку в село, побывал еще в самой Германии и видел, конечно, побольше Арсена.

В Норшене даже несмышленыши знали про все злоключения друзей, но все равно при случае старики, перебивая друг друга, вновь и вновь предавались воспоминаниям.

Мы уже знали, что австрийцы мало едят хлеба, все больше налегают за обедом на картошку и сало. И наш бедный Хачатур, не выдержав такой диеты, потихоньку таскал у хозяина хлеб, а однажды даже свернул шею курице, за что был жестоко наказан. Знали историю и с Арсеном, которого хозяин чуть ли не женил на своей дочери. То снаряжал дочь с ним пособить на покосе, то еще куда-нибудь. Все для того, чтобы Арсена оставить при своем хозяйстве. До работы лют был Арсен и за это очень приглянулся хозяину. А хозяйская дочь ничего была, не дурнушка, и Арсен всей душой привязался к ней. Но жениться Арсен на хозяйской дочери все-таки не стал. Так и ждали, что он вот-вот попросит руки девушки. Когда невмоготу стало ему от любви, он бухнулся перед хозяином, но сказал совсем другое.

— Знаешь, хозяин, что такое Джирин-багер?

Хозяин мотнул головой.

— А Качал-хут?

Оказалось — тоже не знает.

Арсен вошел в раж, стал перечислять все достопримечательности родного села, а хозяин ничего о них не знает.

— Это все мой Норшен. Если я женюсь на твоей дочери, не видать мне своего Норшена. А без него мне жизнь не в жизнь.

Хозяин оказался понятливым, не стал настаивать на своем.

А через месяц-другой сказал:

— Война давно кончилась. Ты уже свободный человек. Поезжай в свой Норшен.

Даже деньги на дорогу отвалил, харч в свертке…

Но вот незадача: как только Хачатур, предаваясь воспоминаниям, хотел что-нибудь рассказать, так сейчас же Арсен останавливал его:

— Брат Хачи, видно, совсем постарел, все выветрилось из головы. Это было совсем не так, как ты говоришь.

И с деловитой медлительностью принимался сам рассказывать, слово в слово повторяя то, что до него говорилось Хачатуром, прибавив разве только свое излюбленное словечко «верчапес».

— Бо, — в свою очередь, прерывал его Хачатур. — Что же ты нового сказал, брат, если не считать твоего «верчапеса»?

— Как не сказал ничего нового? — смеялся Арсен. — Без твоего «бо» обошелся. Этого тебе мало?

И оба, махнув рукой, добродушно и в голос принимались смеяться.

Первый серьезный удар по авторитету друзей, завсегдатаев шенамача, был нанесен летчиком, совершившим беспересадочный перелет Москва — Пекин. А там пошли челюскинцы, Чкалов, Беломорстрой…

Норшен не в верблюжьем ухе спит, докатились и до него всякие новшества. Было организовано товарищество по совместной обработке земли — ТСОЗ. Затем — колхоз. В селе появился трактор «фордзон» — других в то время не водилось. Даже молотилку из только что созданной МТС прислали. Конечно, конную.

Арсен и Хачатур первыми вступили в ТСОЗ, потом в колхоз, стали горячими энтузиастами новой жизни, но мнениями по-прежнему не сходились.

В то время, когда Хачатур ходил вокруг этих машин и не мог наглядеться на них, цокал от восхищения языком, Арсен только усмехался, пытаясь высмеять то трактор, то присланную из МТС молотилку.

— Что ты зацокался, Бо? Будто почище техники не видел! — набрасывался на Хачатура Арсен.

— Своя лучше, — коротко отвечал Хачатур.

Но в Норшене уже всем было ясно — от просвещенности друзей не осталось и следа. С каждым годом менялось лицо села, даже в колхозе свой инкубатор завели, цыплят без курицы стали выводить, под корень подрубив конек Арсена, в свое время будораживший многие умы.

Только не думайте, что Арсен, припертый к стенке, так взял и переменил свой характер.

— Не с той стороны погоняем осла. Не с той, — кричал он не только на шенамаче, но и на собраниях, перечисляя недостатки в колхозе, при этом загибая палец за пальцем. И, как правило, пальцев на обеих руках не хватало для счета, и он начинал загибать по второму заходу.

Не станем скрывать — было на что побрюзжать Арсену. Всех обид теперь не перечесть. Всякое бывало. Ели всухомятку, огня в очаге не зажигали, ужина не готовили. И досадно очень, что все это происходило из-за каких-то дураков, бюрократов, которые еще не перевелись. Вспомни-ка, что было сравнительно недавно, когда бюрократы — и надо же было додуматься до этого! — требовали сдачи мяса, шерсти, винограда, хлеба с прилегающих к селу каменных пустырей…

Хачатур торжествовал. Ведь в конце концов все получилось по его. Все труднее было Арсену препираться с соперником, почва явно уходила