от них, заточив себя в непробиваемую броню, не представлялось возможным.

– Остановимся здесь, в этой прогалине, – в шлемах раздался скрипящий от помех командный голос генерала Цингулона, он сделал выпад рукой, указывая на голую местность. – Капитан Аргон, не будете ли вы так любезны помочь раздеться одному из наших черновых? Любому, на ваш выбор.

Капитан Аргон кивнул. Его выбор пал на ближайшую к нему кинокефалку: схватив её за плечо, он грубо дёрнул к себе – она только и успела послать молящий о помощи, пронизанный отчаянным испугом взгляд Репреву, отчего-то ему, а не кому-то другому. На лице полуартифекса отпечатались растерянность, ужас и гнев, выраженный в неподобающем оскале. Репрев дерзко вставил:

– Раздеть? Но зачем, какой в этом смысл?!

Капитан Аргон замер, обернувшись вместе со всеми, включая черновых, на его возглас.

– Терпение, и вы всё сами узнаете, – успокоил генерал, не обращая внимания на его бесцеремонные выкрики. По отряду прокатился глумливый, стиснутый холодом смех.

Аргон сорвал шапку с черновой, и во взгляде кинокефалки сквозило жуткое по своей лёгкости примирение с судьбой; капитан, ловко строча пальцами, расстёгивал, срывая, пуговицы на её тулупе, без тени стыда стянул с неё штаны, не оставив на черновой даже сапог, и она, босая, голая, в одной мешковатой тюремной робе стояла посреди лютого холода, дрожа всем телом, обнимая себя за плечи и переступая с ноги на ногу – как раскалённые камни, жалил её мякиши на стопах безжалостный снег. Серая шёрстка кинокефалки ещё больше побледнела от липнущего к ней снега.

Капитан Аргон выудил из-за спины длинную чёрную жердь, похожую чем-то на копьё Репрева, и передал её черновой, произнеся повелительным тоном:

– Бери!

Она боязливо – можно ли? – не поднимая на капитана глаз с опущенными от кусающих снежинок ресницами, взяла в трясущиеся руки жердь. Аргон нашептал ей на ухо известное только ему наставление и, с хитрецой наклонив голову, посмотрел на Репрева. Репрев зло насупился.

«Я согрею вас. Только виду не подавайте», – ворвавшись в сознание кинокефалки, утешил её Репрев.

«Они мучают нас», – жалобно забрезжил её тоненький голос в голове полуартифекса.

«Я догадываюсь, – сказал он. – Но я не могу вас сейчас спасти. Как только представится возможность, я обязательно вас вызволю. Что вам приказал сделать капитан Аргон?»

«Ничего страшного. Наверное. Просто сказал мне воткнуть этот шест куда-нибудь в снег в середине прогалины. Только прошу вас… вы же… полуартифекс, я права? – голос её прозвучал осторожно. – Они, они и вас пленили?»

Кинокефалка шла, куда ей было велено идти, увязая по пояс в снегу.

«Полуартифекс, да… Пленили меня? Нет… Да, пленили».

Робу, как парус, рвал ветер, надувал висящие, не по размеру, рукава.

«Только об одном вас прошу, согревайте меня».

Каждый новый шаг давался ей сложнее предыдущего; она спотыкалась, падала и снова вставала, но не выпускала жердь из рук и, преодолевая зыбучие снега, приближалась к цели.

«Я буду согревать вас, пока не кончатся силы», – заверил её Репрев. Но, увидев, как от кинокефалки пошёл пар, он не на шутку забеспокоился: «Как бы из благих намерений себя не подставить. Потому что подставить себя – значит, подвести её и всех остальных кинокефалов, отнять у них слишком большую надежду. Я прочёл её мысли: обо мне говорят в тюрьме. Лишь бы никто не догадался, что я тебе помогаю, трясогузка».

Словно альпинист, покоривший высоту, водружающий на вершине флаг, пленница, обхватив двумя руками шест, вонзила его в сугроб. Выпрямляясь, жердь волнисто закачалась, из сугроба брызнули перемолотые осколки льда; у присутствующих в уши ввинтился какой-то сверлящий звук. Встав колом, жердь расщепила свой конец на множество скрученных лепестков: они завертелись мельницей, вытянулись, объединившись и укрыв собой прогалину, как огромным зонтом. С его купола спустилась мерцающая зеркальная завеса, скрыв за собой перепуганную кинокефалку. Из невидимых пор завесы пронзительно засвистел пар, стянув всё вокруг плотным туманом.

«Вы в порядке? Что с вами?!» – закричал ей в голову Репрев. Кинокефалка не отвечала. Полуартифекс уже собрался было броситься ей на помощь, наплевав, раскроет он себя или нет, порывнулся, но тут она сама вышла к отряду сквозь завесу, как сквозь нежное кружево водопада, с неуклюжей улыбкой на волнующихся губах.

Первыми под купол зашли генерал Цингулон, капитан Аргон, полуартифекс Репрев и наиболее приближённые к генералу. Затем под дулами винтовок отряд ввёл черновых. И только потом вошли остальные отрядовцы с замыкающим колонну.

Талый снег парил из-под купола. Взошла молодая бледно-зелёная трава, ещё молочная у самых подземных колтунов её корней.

Обессиленный долгим и тяжёлым походом отряд упал на траву. Репрев тоже сел, хотя он больше не знал усталости – сзади что-то еле слышно хрустнуло. Полуартифекс приподнялся, чтобы посмотреть: под задом переломился цветок эдельвейса.

«Откуда ты здесь взялся? И как я тебя не заметил?» – с сожалением спросил себя Репрев.

По-воровски оглянувшись, – отряд обсел его со всех сторон, все живо общались друг с другом, галдя, и никто не обращал на полуартифекса внимания, – он отсел от сломанного цветка, укрыл его, словно фокусник, плащом и, взяв в два когтя обмякший стебель, поднял его и закрыл глаза. Под ладонью развернулся жар, он уносился под плащ, колебля его волнами, но жар этот не опалял ни травы, ни цветка. Аккуратно убрав пальцы и открыв глаза, Репрев увидел, что эдельвейс стоит прямо, как и стоял.

– Не делайте так больше, – сделал замечание капитан Аргон, как будто из-под земли возникший перед полуартифексом, глядя на него сверху вниз. – Разве кто-нибудь давал вам на это разрешение?

– Виноват, – вырвалось у Репрева, и он спрятал глаза. – Я лишь хотел проверить свои силы, капитан.

– Ваши силы, – медленно проговорил Аргон, – находятся в распоряжении его превосходительства генерала Цингулона. По-моему, мы с вами это уже обговаривали. Вы не имеете права без его приказа применять их, когда вам вздумается. Я доходчиво объяснил?

Репрев непозволительно долго молчал.

– Скажите мне, я объяснил доходчиво? – переспросил Аргон.

– Вполне. Капитан Аргон, – ответил Репрев, наконец, подняв на него глаза.

– Красивый цветок, – сказал капитан и удалился под зазвучавший где-то позади Репрева смех, никак не связанный ни с капитаном, ни с полуартифексом.

Под куполом взошёл парной, душный воздух, но спустя каких-то пару минут он обогатился кислородом, прошмыгивающим сквозь пористую завесу. Постепенно воздух остыл, и дышать стало легче. Черновых бросили в отведённый для них шатёр и приставили к ним охрану.

Вскоре от разведённого под зонтом костра до острого, натренированного нюха невезучей охраны, караулящей черновых, добрался дразнящий запах шкварчащего мяса. Кто-то вскрыл ящик апельсинов: затрещали шершавые, морщинистые корки, сладкие цитрусовые капли поднимались