Дело состояло в том, что еще в первое свидание мое сЛамбертом, вот тогда, как я оттаивал у него на квартире, я пробормотал ему, какдурак, что документ зашит у меня в кармане. Тогда я вдруг на некоторое времязаснул у него на диване в углу, и Ламберт тогда же немедленно ощупал мне кармани убедился, что в нем действительно зашита бумажка. Потом он несколько разубеждался, что бумажка еще тут: так, например, во время нашего обеда у татар, япомню, как он нарочно несколько раз обнимал меня за талию. Поняв наконец, какойважности эта бумага, он составил свой совершенно особый план, которого я вовсеи не предполагал у него. Я, как дурак, все время воображал, что он так упорнозовет меня к себе, единственно чтоб склонить меня войти с ним в компанию идействовать не иначе как вместе. Но увы! он звал меня совсем для другого! Онзвал меня, чтоб опоить меня замертво, и когда я растянусь без чувств изахраплю, то взрезать мой карман и овладеть документом. Точь-в-точь такимобразом они с Альфонсинкой в ту ночь и поступили; Альфонсинка и взрезывалакарман. Достав письмо, ее письмо, мой московский документ, они взяли такого жеразмера простую почтовую бумажку и положили в надрезанное место кармана изашили снова как ни в чем не бывало, так что я ничего не мог заметить.Альфонсинка же и зашивала. А я-то, я-то до самого почти конца, еще целыхполтора дня, — я все еще продолжал думать, что я — обладатель тайны и чтоучасть Катерины Николаевны все еще в моих руках!

Последнее слово: эта кража документа была всему причиною,всем остальным несчастиям!

Наступили последние сутки моих записок, и я — на концеконца!

Было, я думаю, около половины одиннадцатого, когда я,возбужденный и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательнымрешением в сердце, добрел до своей квартиры. Я не торопился, я знал уже, какпоступлю. И вдруг, едва только я вступил в наш коридор, как тотчас же понял,что стряслась новая беда и произошло необыкновенное усложнение дела: старыйкнязь, только что привезенный из Царского Села, находился в нашей квартире, апри нем была Анна Андреевна!

Они поместили его не в моей комнате, а в двух хозяйских,рядом с моей. Еще накануне, как оказалось, произведены были в этих комнатахнекоторые изменения и украшения, впрочем самые легкие. Хозяин перешел с своейженой в каморку капризного рябого жильца, о котором я уже упоминал прежде, арябой жилец был на это время конфискован — уж не знаю куда.

Меня встретил хозяин, тотчас же шмыгнувший в мою комнату. Онсмотрел не так решительно, как вчера, но был в необыкновенно возбужденномсостоянии, так сказать, на высоте события. Я ничего не сказал ему, но, отойдя вугол и взявшись за голову руками, так простоял с минуту. Он сначала подумалбыло, что я «представляюсь», но под конец не вытерпел и испугался.

— Разве что не так? — пробормотал он. — Я вот ждал васспросить, — прибавил он, видя, что я не отвечаю, — не прикажете ли растворитьвот эту самую дверь, для прямого сообщения с княжескими покоями… чем черезкоридор? — Он указывал боковую, всегда запертую дверь, сообщавшуюся с егохозяйскими комнатами, а теперь, стало быть, с помещением князя.

— Вот что, Петр Ипполитович, — обратился я к нему с строгимвидом, — прошу вас покорнейше пойти и пригласить сейчас сюда ко мне АннуАндреевну для переговоров. Давно они здесь?

— Да уже почти что час будет.

— Так сходите.

Он сходил и принес ответ странный, что Анна Андреевна икнязь Николай Иванович с нетерпением ожидают меня к себе; Анна Андреевна,значит, не захотела пожаловать. Я оправил и почистил мой смявшийся за ночьсюртук, умылся, причесался, все это не торопясь, и, понимая, как надобно бытьосторожным, отправился к старику.

Князь сидел на диване за круглым столом, а Анна Андреевна вдругом углу, у другого накрытого скатертью стола, на котором кипел вычищенныйкак никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел с тем же строгимвидом в лице, и старичок, мигом заметив это, так и вздрогнул, и улыбка быстросменилась в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал, засмеялсяи протянул ему руки; бедный так и бросился в мои объятия.

Без сомнения, я тотчас же понял, с кем имею дело. Во-первых,мне стало ясно, как дважды два, что из старика, даже почти еще бодрого ивсе-таки хоть сколько-нибудь разумного и хоть с каким-нибудь да характером,они, за это время, пока мы с ним не виделись, сделали какую-то мумию, какого-тосовершенного ребенка, пугливого и недоверчивого. Прибавлю: он совершенно знал,зачем его сюда привезли, и все случилось точно так, как я объяснил выше,забегая вперед. Его прямо вдруг поразили, разбили, раздавили известием опредательстве его дочери и о сумасшедшем доме. Он дал себя увезти, едвасознавая от страха, что делает. Ему сказали, что я — обладатель тайны и что уменя ключ к окончательному решению. Скажу вперед: вот этого-то окончательногорешения и ключа он и пугался пуще всего на свете. Он ждал, что я так и войду кнему с каким-то приговором на лбу и с бумагой в руках, и страшно был рад, что япокамест готов смеяться и болтать совсем о другом. Когда мы обнялись, онзаплакал. Признаюсь, капельку заплакал и я; но мне вдруг стало его очень жалко…Маленькая Альфонсинкина собачонка заливалась тоненьким, как колокольчик, лаем ирвалась на меня с дивана. С этой крошечной собачкой он уже не расставался с техпор, как приобрел ее, даже спал вместе с нею.

— Oh, je disais qu’il a du coeur![147] — воскликнул он,указывая на меня Анне Андреевне.

— Но как же вы поздоровели, князь, какой у вас прекрасный,свежий, здоровый вид! — заметил я. Увы! все было наоборот: это была мумия, а ятак только сказал, чтоб его ободрить.

— N’est-ce pas, n’est-ce pas?[148] — радостно повторял он. —О, я удивительно поправился здоровьем.

— Однако кушайте ваш чай, и если дадите и мне чашку, то и явыпью с вами.

— И чудесно! «Будем пить и наслаждаться…» или как это там,есть такие стихи. Анна Андреевна, дайте ему чаю, il prend toujours par lessentiments…[149] дайте нам чаю, милая.

Анна Андреевна подала чаю, но вдруг обратилась ко мне иначала с чрезвычайною торжественностью.

— Аркадий Макарович, мы оба, я и благодетель мой, князьНиколай Иванович, приютились у вас. Я считаю, что мы приехали к вам, к вамодному, и оба просим у вас убежища. Вспомните, что почти вся судьба этогосвятого, этого благороднейшего и обиженного человека в руках ваших… Мы ждемрешения от вашего правдивого сердца!

Но она не могла докончить; князь пришел в ужас и почтизадрожал от испуга.