— C’est ça, не давай, — пролепетал он, крепко ухвативменя за локти обеими руками и продолжая дрожать. — Не давай меня никому! И нелги мне сам ничего… потому что неужто же меня отсюда отвезут? Послушай, этот хозяин,Ипполит, или как его, он… не доктор?

— Какой доктор?

— Это… это — не сумасшедший дом, вот здесь, в этой комнате?

Но в это мгновение вдруг отворилась дверь, и вошла АннаАндреевна. Должно быть, она подслушивала у двери и, не вытерпев, отворила слишкомвнезапно, — и князь, вздрагивавший при каждом скрипе, вскрикнул и бросилсяничком в подушку. С ним произошло наконец что-то вроде припадка, разрешившегосярыданиями.

— Вот — плоды вашего дела, — проговорил я ей, указывая настарика.

— Нет, это — плоды вашего дела! — резко возвысила она голос.— В последний раз обращаюсь к вам, Аркадий Макарович, — хотите ли вы обнаружитьадскую интригу против беззащитного старика и пожертвовать «безумными и детскимилюбовными мечтами вашими», чтоб спасти родную вашу сестру?

— Я спасу вас всех, но только так, как я вам сказал давеча!Я бегу опять; может быть, через час здесь будет сама Катерина Николаевна! Явсех примирю, и все будут счастливы! — воскликнул я почти в вдохновении.

— Приведи, приведи ее сюда, — встрепенулся князь. — Поведитеменя к ней! я хочу Катю, я хочу видеть Катю и благословить ее! — восклицал он,воздымая руки и порываясь с постели.

— Видите, — указал я на него Анне Андреевне, — слышите, чтоон говорит: теперь уж во всяком случае никакой «документ» вам не поможет.

— Вижу, но он еще помог бы оправдать мой поступок во мнениисвета, а теперь — я опозорена! Довольно; совесть моя чиста. Я оставлена всеми,даже родным братом моим, испугавшимся неуспеха… Но я исполню свой долг иостанусь подле этого несчастного, его нянькой, сиделкой!

Но времени терять было нечего, я выбежал из комнаты.

— Я возвращусь через час и возвращусь не один! — прокричал яс порога.

Наконец-то я застал Татьяну Павловну! Я разом изложил ей все— все о документе и все, до последней нитки, о том, что у нас теперь наквартире. Хотя она и сама слишком понимала эти события и могла бы с двух словсхватить дело, однако изложение заняло у нас, я думаю, минут десять. Говорил яодин, говорил всю правду и не стыдился. Она молча и неподвижно, выпрямившиськак спица, сидела на своем стуле, сжав губы, не спуская с меня глаз и слушая извсех сил. Но когда я кончил, вдруг вскочила со стула, и до того стремительно,что вскочил и я.

— Ах, пащенок! Так это письмо в самом деле у тебя былозашито, и зашивала дура Марья Ивановна! Ах вы, мерзавцы-безобразники! Так ты стем, чтоб покорять сердца, сюда ехал, высший свет побеждать, Черту Ивановичуотмстить за то, что побочный сын, захотел?

— Татьяна Павловна, — вскричал я, — не смейте браниться!Может быть, вы-то, с вашею бранью, с самого начала и были причиною моегоздешнего ожесточения. Да, я — побочный сын и, может быть, действительно хотелотмстить за то, что побочный сын, и действительно, может быть, какому-то ЧертуИвановичу, потому что сам черт тут не найдет виноватого; но вспомните, что яотверг союз с мерзавцами и победил свои страсти! Я молча положу перед неюдокумент и уйду, даже не дождавшись от нее слова; вы будете самисвидетельницей!

— Давай, давай письмо сейчас, клади сейчас сюда письмо настол! Да ты лжешь, может быть?

— Оно в моем кармане зашито; сама Марья Ивановна зашивала; аздесь, как сшили новый сюртук, я вынул из старого и сам перешил в этот новыйсюртук; вот оно здесь, пощупайте, не лгу-с!

— Давай его, вынимай его! — буянила Татьяна Павловна.

— Ни за что-с, это повторяю вам; я положу его перед нею привас и уйду, не дождавшись единого слова; но надобно, чтоб она знала и виделасвоими глазами, что это я, я сам, передаю ей, добровольно, без принуждения ибез награды.

— Опять красоваться? Влюблен, пащенок?

— Говорите пакости сколько вам угодно: пусть, я заслужил, ноя не обижаюсь. О, пусть я покажусь ей мелким мальчишкой, который стерег ее изамышлял заговор; но пусть она сознается, что я покорил самого себя, а счастьеее поставил выше всего на свете! Ничего, Татьяна Павловна, ничего! Я кричусебе: кураж и надежда! Пусть это первый мой шаг вступления на поприще, но затоон хорошо кончился, благородно кончился! И что ж, что я ее люблю, — продолжал явдохновенно и сверкая глазами, — я не стыжусь этого: мама — ангел небесный, аона — царица земная! Версилов вернется к маме, а перед нею мне стыдитьсянечего; ведь я слышал же, что они там с Версиловым говорили, я стоял запортьерой… О, мы все трое — «одного безумия люди»! Да вы знаете ли, чье этословечко: «одного безумия люди»? Это — его словечко, Андрей Петровичево! Дазнаете ли, что нас здесь, может быть, и больше, чем трое, одного-то безумия? Дабьюсь же об заклад, что и вы, четвертая, — этого же безумия человек! Хотите,скажу: бьюсь об заклад, что вы сами были влюблены всю жизнь в Андрея Петровича,а может быть, и теперь продолжаете…

Повторяю, я был в вдохновении и в каком-то счастье, но я неуспел договорить: она вдруг как-то неестественно быстро схватила меня рукой заволосы и раза два качнула меня изо всей силы книзу… потом вдруг бросила и ушлав угол, стала лицом к углу и закрыла лицо платком.

— Пащенок! Не смей мне больше этого никогда говорить! —проговорила она плача.

Это все было так неожиданно, что я был, естественно,ошеломлен. Я стоял и смотрел на нее, не зная еще, что сделаю.

— Фу, дурак! Поди сюда, поцелуй меня, дуру! — проговорилаона вдруг, плача и смеясь, — и не смей, не смей никогда мне это повторить… А ятебя люблю и всю жизнь любила… дурака.

Я ее поцеловал. Скажу в скобках: с этих-то пор я с ТатьянойПавловной и стал другом.

— Ах да! Да что ж это я! — воскликнула она вдруг, ударяясебя по лбу, — да что ты говоришь: старик князь у вас на квартире? Да правдали?

— Уверяю вас.

— Ах боже мой! Ох, тошно мне! — закружилась и заметалась онапо комнате. — И они там с ним распоряжаются! Эх, грозы-то нет на дураков! И ссамого с утра? Ай да Анна Андреевна! Ай да монашенка! А ведь та-то,Милитриса-то, ничего-то ведь и не ведает!

— Какая Милитриса?

— Да царица-то земная, идеал-то! Эх, да что ж теперь делать?

— Татьяна Павловна! — вскричал я опомнившись, — мы говорилиглупости, а забыли главное: я именно прибежал за Катериной Николаевной, и менявсе опять там ждут.

И я объяснил, что я передам документ лишь с тем, что онадаст слово немедленно примириться с Анной Андреевной и даже согласиться на бракее…