— Après, après, n’est-ce pas? Chèreamie![150] — повторял он, подымая к ней руки.

Не могу выразить, как неприятно подействовала и на меня еевыходка. Я ничего не ответил и удовольствовался лишь холодным и важнымпоклоном; затем сел за стол и даже нарочно заговорил о другом, о каких-тоглупостях, начал смеяться и острить… Старик был видимо мне благодарен ивосторженно развеселился. Но его веселие, хотя и восторженное, видимо былокакое-то непрочное и моментально могло смениться совершенным упадком духа; этобыло ясно с первого взгляда.

— Cher enfant, я слышал, ты был болен… Ах, pardon! ты, яслышал, все время занимался спиритизмом?

— И не думал, — улыбнулся я.

— Нет? А кто же мне говорил про спи-ри-тизм?

— Это вам здешний чиновник, Петр Ипполитович, давечаговорил, — объяснила Анна Андреевна. — Он очень веселый человек и знаетмножество анекдотов; хотите, я позову?

— Oui, oui, il estè charmant…[151] знает анекдоты, нолучше позовем потом. Мы позовем его, и он нам все расскажет; mais après.Представь, давеча стол накрывают, а он и говорит: не беспокойтесь, не улетит,мы — не спириты. Неужто у спиритов столы летают?

— Право, не знаю; говорят, подымаются на всех ножках.

— Mais c’est terrible ce que tu dis,[153] — поглядел он наменя испуганно.

— О, не беспокойтесь, это ведь — вздор.

— Я и сам говорю. Настасья Степановна Саломеева… ты ведьзнаешь ее… ах да, ты не знаешь ее… представь себе, она тоже верит в спиритизми, представьте себе, chère enfant, — повернулся он к Анне Андреевне, — яей и говорю: в министерствах ведь тоже столы стоят, и на них по восьми парчиновничьих рук лежат, всё бумаги пишут, — так отчего ж там-то столы не пляшут?Вообрази, вдруг запляшут! бунт столов в министерстве финансов или народногопросвещения — этого недоставало!

— Какие вы по-прежнему милые вещи говорите, князь, —воскликнул я, стараясь искренно рассмеяться.

— N’est-ce pas? je ne parle pas trop, mais je dis bien.[154]

— Я приведу Петра Ипполитовича, — встала Анна Андреевна.Удовольствие засияло в лице ее: судя по тому, что я так ласков к старику, онаобрадовалась. Но лишь только она вышла, вдруг все лицо старика изменилосьмгновенно. Он торопливо взглянул на дверь, огляделся кругом и, нагнувшись комне с дивана, зашептал мне испуганным голосом:

— Cher ami! О, если б я мог видеть их обеих здесь вместе! Оcher enfant!

— Князь, успокойтесь…

— Да, да, но… мы их помирим, n’est-ce pas? Тут пустая мелкаяссора двух достойнейших женщин, n’est-ce pas? Я только на тебя одного инадеюсь… Мы это здесь все приведем в порядок; и какая здесь странная квартира,— оглядывался он почти боязливо, — и знаешь, этот хозяин… у него такое лицо…Скажи, он не опасен?

— Хозяин? О нет, чем же он может быть опасен?

— C’est ça.[156] Тем лучше. Il semble qu’il estbête, ce gentilhomme. Cher enfant,[157] ради Христа, не говори АннеАндреевне, что я здесь всего боюсь; я все здесь похвалил с первого шагу, ихозяина похвалил. Послушай, ты знаешь историю о фон Зоне — помнишь?

— Так что же?

— Rien, rien du tout… Mais je suis libre ici, n’est-cepas?[158] Как ты думаешь, здесь ничего не может со мной случиться… в таком жероде?

— Но уверяю же вас, голубчик… помилуйте!

— Mon ami! Mon enfant! — воскликнул он вдруг, складываяперед собою руки и уже вполне не скрывая своего испуга, — если у тебя в самомделе что-то есть… документы… одним словом — если у тебя есть что мне сказать,то не говори; ради бога, ничего не говори; лучше не говори совсем… как можнодольше не говори…

Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его лицу;не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож нажалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнездакакие-то цыгане и увели к чужим людям. Но обняться нам не дали: отвориласьдверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим,камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился к двери.

— Аркадий Макарович, позвольте вас познакомить, — громкопроговорила Анна Андреевна, так что я невольно должен был остановиться.

— Я слишком знаком уже с вашим братцем, — отчеканил я,особенно ударяя на слово слишком.

— Ах, тут ужасная ошибка! и я так ви-но-ват, милый Анд…Андрей Макарович, — начал мямлить молодой человек, подходя ко мне снеобыкновенно развязным видом и захватив мою руку, которую я не в состоянии былотнять, — во всем виноват мой Степан; он так глупо тогда доложил, что я принялвас за другого — это в Москве, — пояснил он сестре, — потом я стремился к вамизо всей силы, чтоб разыскать и разъяснить, но заболел, вот спросите ее… Cherprince, nous devons être amis même par droit de naissance…[160]

И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меняодной рукой за плечо, что было уже верхом фамильярности. Я отстранился, но,сконфузившись, предпочел скорее уйти, не сказав ни слова. Войдя к себе, я селна кровать в раздумье и в волнении. Интрига душила меня, но не мог же я такпрямо огорошить и подкосить Анну Андреевну. Я вдруг почувствовал, что и она мнетоже дорога и что положение ее ужасно.

Как я и ожидал того, она сама вошла в мою комнату, оставивкнязя с братом, который начал пересказывать князю какие-то светские сплетни,самые свежие и новоиспеченные, чем мигом и развеселил впечатлительногостаричка. Я молча и с вопросительным видом приподнялся с кровати.

— Я вам сказала все, Аркадий Макарович, — прямо начала она,— наша судьба в ваших руках.

— Но ведь и я вас предупредил, что не могу… Самые святыеобязанности мешают мне исполнить то, на что вы рассчитываете…