Райтлефту вплотную и начинает говорить своим особенным, нервозным полушепотом: — Это — блеф! Он не существует. Его строят и строят, но его нет, понимаете? Только видимость. Фикция. Никакого эксперимента! Кина не будет! — Он вдруг по-дурацки хихикает тоненько и даже как будто подпрыгивает на месте. Но тут же продолжает говорить серьезно и еще более возбужденно: — Мы еще не знаем, каковы причины. Мы не успели все осознать. Мы растеряны. Но поверьте — мне, ему, ему, нам, и многим и многим: все это только пустая видимость! Раскройте глаза, наконец, вы и ваши друзья!

Райтлефт, как отгоняя страшный кошмар, трясет головой:

— Я… не могу. Это… — он переводит взгляд с Обнорцева на Воскресенского, — это правда?

Обнорцев в сердцах махнул рукой и отвернулся.

— К сожалению, да, — говорит Воскресенский. — Мы вам сочувствуем. Мой друг, вероятно, слишком неосмотрительно… налетел на вас. К этому надо привыкнуть.

— Надо привыкнуть… — как эхо, повторяет Райтлефт.

— Мы через это прошли, — продолжает Воскресенский. — Я вам сочувствую. Но лучше неприятная правда, чем красивая ложь. Вы согласны?

— Красивая ложь… It’s terrible… Yes, I see… But what… — Ha мгновенье он задумывается, потом решительно поднимает голову: — Как насчет… Э-э… Так! У вас есть до-ка-за-тел-ства?! — четко выговаривает он. — Аргументы?

Тут стал дико хохотать Обнорцев.

— Доказательства!.. Ха-ха-ха!.. Аргументы! Ох-хо-хо-хо! — подбежал к Райтлефту. — Вам нужны доказательства? Извольте! Я сам! — стукнул он себя в грудь. — Я — самый убедительный аргумент! Я здесь вырос, я работал на этой стройке, по моей идее был создан Музей истории строительства Медведя, я директор этого музея, и я же вам говорю: все это ничто, понимаете? NIHIL! Работа впустую! Лишенная всякого смысла затея.

Потянулась тяжелая пауза.

— Это очен… интересно, — уже немного спокойнее сказал Райтлефт. — Я должен думать. Я должен это понять, как это может быть, так много человек занимаются… как вы сказали слово! «Затея»! Я понимаю. Я хотел бы рассказать про ваши слова у себя, чтобы подумать. — Вдруг, быстро повернувшись к Обнорцеву, он весело смеется: — Э-э, послушайте, я не могу взять вас в мой багаж! Мне нужен другой аргумент! Не такой большой, как вы! Но чтобы я мог поверить, и другие тоже!

— Аргумент? — быстро спросил Рихтман.

Одним движением он расстегнул папку, выхватил пачку бумаг и протянул Райтлефту:

— Вот, возьмите! Это факты. Это цифры, которые вам покажут, что он никогда не будет построен! И что это было невозможно с самого начала! Тут все подробно объясняется. Возьмите!

— Thank you very, very much… — забормотал Райтлефт, принимая бумаги. — Спасибо! Я буду очен внимательный! Я вам друг. Я был студент колледжа, когда начал изучать этот курс… Мой профессор — крупный медведолог, он…

В этот момент, как говорится, откуда ни возьмись, появились Облоблин, Мулен Руж и Николай.

— Вот, пожалуйста, — словно представляя всех собравшихся Облоблину, сказал Мулен Руж, — а не хотели идтить смотреть.

— Здравствуйте, — бесцветным голосом поздоровался Облоблин. — А, знакомые лица. Вы, Рихтман, опять за свое? Ведь я вас предупреждал. Простите. — Это уже относилось к Райтлефту, из рук которого он взял бумаги и стал их просматривать. — Так-так-так… А это, многоуважаемый гость, разве предусмотрено вашей программой, а? Почему вы не с группой? Так вы отвечаете на наше гостеприимство?

Мулен Руж по его почти неприметному знаку ушел.

— Это мы его остановили, — сказал Обнорцев. — Например, я спросил, как ему понравился наш музей. Верно? — обратился он к Райтлефту.

— Э-э… Да, но… — пытался объяснить что-то Райтлефт, — я не понимаю…

— Г-ы-ы-г! — неожиданно разразился идиотским смехом Николай и резко себя оборвал. — И не поймешь. И чего людям больше всех надо? — с интонацией скучающего резонера вопросил он и так же скучающе стал пританцовывать и напевать:

— Что те надо, милый мой?

Приходи ко мне домой.

Что те надо, дам я те,

Только лучше в темноте!..

Райтлефт недоуменно уставился на Николая и вдруг радостно закивал:

— О yes! Я знаю! Мне — рассказывали! Это ваша program! Фольклор! Ансамбль — песня и… как это? — пляска? Так? — И он весело рассмеялся.

Не обращая на него внимания, Облоблин продолжал:

— Ну, с Рихтманом, положим, все ясно, он без конца выступает. А вы, Обнорцев! Тоже что-то все это… подозрительно. Это ваше увлечение древностью — что вы там хотите раскопать? Церковь с колоколами!.. Еще не хватало, чтобы директор музея стройки оказался верующим.

— Не волнуйтесь, я не верующий, — усмехнулся Обнорцев.

— Откуда я знаю? Кто же докажет?

— Я.

Это вмешался Воскресенский.

— Вы?

— Да, я. Обнорцев не верующий. Я это знаю точно, так как руковожу местной общиной верующих. Обнорцев в их число не входит.

Облоблин пожал плечами, вполголоса с досадой проговорил, глядя куда-то в пространство: «И кто вас за язык тянет?..» — и тут же заорал:

— Вы, сотрудник Воскресенский, как вы беретесь учить наших детей наукам, наше будущее, можно сказать?! Религия — она дурман!

Этот начавшийся было разговор о роли религии в воспитании подрастающего поколения быстро прервался: суетливый Мулен Руж привел за собой молодцеватого черноусого красавца-врача в белом халате и двух санитаров.

— А, ребятки, привет! — поочередно пожал врач руки Обнорцеву, Рихтману и Воскресенскому. — Паслушай, что давно не видно никого? — он говорил с заметным грузинским акцентом. — Ты вчера, джаз приезжал, в Дварце Сотрудников не был? Ай, не хорошо! Шесть тыщ человек в нашем зале, и не подумаешь — подвал, настоящий Дварец, честное слово! И ты не был? Андрей, что ты грустишь? Ну, ты, Алексей, у нас всегда хмурый, патаму что с Господом Богом туда-сюда разговариваешь, а ты пачему, Илья? Что такое? Не панимаю! Послушай, а это кто? Иностранец?

Райтлефт, улыбаясь, протянул ему руку:

— Райтлефт. Джеймс Райтлефт.

— А меня Гиви зовут. Гиви Уберидзе. Заведующий лечебным профилакторием «Умственный строй». Начальник, ты вызывал? — спросил он у Облоблина. — Что, опять у тебя на стройке техника безопасности виновата?

Облоблин, который все это время с любопытством читал бумага, отобранные у Райтлефта, с явной неохотой оторвался от них:

— Давай, сотрудник Уебид…

— Уберидзе.

— Вот их, эти четверо, — указал Облоблин поочередно на Рихтмана, Обнорцева, Воскресенского и Райтлефта.

Уберидзе аж свистнул.

— Ой-ой-ой! Все ко мне? Ай, ребята, что такое со всеми происходит? То один, то другой! Я же вам говорю: слушай джаз, с девушками гуляй, шашлык кушай — живи хорошо! Пачему не слушаешь, Илья? Андрей, ты пачему? Я тоже все знаю, все панимаю, я работаю, свое дело делаю, что еще надо? Эх! Ну ладно, поехали! Одно скажу, — скучно у меня не будет. — Он повернулся