происходило с теми бракованными в кварталах отшельников, которые принимали брошенных, еще не успевших вырасти, брошенных граждан и помогали им окрепнуть. Может, Академии стоило обратить внимание на возросшее число отшельников, которые жили парами. Ученые предпочитали закрывать на очевидное глаза. Даже полицейские разгоняли сожителей неохотно.

Около недели это желание лишь немного щекотало его горло. Мысли в голове путались, и перед глазами все чаще представали образы жизни среди людей, в которой он пробовал куда больше, чем могут додуматься некоторые граждане Единого Космического Государства. Он вспоминал прикосновения к теплой коже, покрывавшейся мурашками, чувствовал, как в тишине его комнаты, в темном углу, казалось, раздавались тихие стоны, но стоило Вильгельм подбежать и посветить фонариком, шепот и вздохи смолкали. Он все чаще ронял стаканы и ложки. Иногда ему приходилось останавливаться во время ежедневных обязательных прогулок в сопровождении охранника из Альбиона и прижиматься спиной к холодной стене.

– Я все еще не привык к атмосфере, – врал он, стараясь не улыбаться и не выводить из себя серого, как сама печаль, охранника.

Охранник обычно отворачивался, а Вильгельм делал глубокий вдох и чувствовал, что в груди приятным жаром тяжелело. Вильгельм боялся закрывать глаза в темных, освещенных только развешенными через полтора метра тусклыми лампами, коридорах – думал, что уснет и провалится в фантазии уже навсегда, потому что в логове страха и подчинения ему не найти доверчивого и податливого тела, которое бы согласилось поделиться с ним теплом.

– Или все-таки найти, – выдыхал он себе под нос, когда выпрямлялся и шел дальше. В каждом дверном проеме чудилась ему карательная охрана – посадить в тюрьму они могли даже за неугодные мысли. Но Вильгельм все еще Почитатель. Пока он еще имел право мыслить немного не так, как обязаны граждане. Хотя бы в пределах допустимой нормы отклонения от нормы.

И все же о Кате ему думать совсем не хотелось.

Вильгельм старался угомонить тело таблетками, но они скоро кончились, а выехать на Шаттл за новой дозой нельзя – даже Норриса за ними не послать. Порошки, которые Альбион запрещал, конечно, Вильгельм брать побоялся.

Но каждую ночь, сколько бы он ни пытался думать перед сном о чем-то отвратительном, гадком, склизком, как те работники Альбиона, которые охраняли его комнату, во снах к нему приходили люди с нежной, мягкой кожей. Стоило прикоснуться к их сияющим во тьме телам, как в месте прикосновения появлялся фиолетовый, налившийся запекшейся кровью синяк. Острые ногти Вильгельма проводили по рукам, животам, ногам линии и оставляли за собой тонкие, почти незаметные розовые полосы, но стоило надавить, сжать кожу по обе стороны, и на коже, освещавшей лицо Почитателя, выступали маленькие капли крови, похожие на окрашенные закатом росинки на лепестках подснежников. Казалось, их кровь сияла сама по себе. Руки Вильгельма, подрагивая, тянулись к шеям. Под сильным, цепким, собственническим прикосновением ладони Вильгельма шея человека казалась тонкой, как стебелек весеннего цветка. Сонная артерия дрожала, кровь ускоряла бег, и Вильгельм чувствовал, что еще немного, еще немного надавить, коснуться кончиком ногтя нежной, почти прозрачной кожи человека, за которой все равно не скрыть ничего, что так желанно, и кровь брызнет на лицо, обожжет огненным прикосновением убегающей жизни, а дыхание человека останется спокойным. Казалось, Вильгельм даже видел улыбку человека – умиротворенную, блаженную, словно он тоже воспринимал это как игру и не переживал, что цену ее не возместить. Казалось, Вильгельм даже видел, как светлые волосы коснулись его руки, как голубые, как украденное с Земли небо, глаза взглянули на него и закрылись.

Он просыпался со сдавленным стоном, хоронил его в подушке, прижимаясь к холодной и мокрой постели. Грудь его сжимал застрявший в легких громкий и преступный выдох. Артоникс горел, и когда Вильгельм переодевался, видел красные пятна на груди – напоминание о ночном преступлении. Каждое утро его трясло, но он молчал так долго, как только мог, проглатывал судорожные выдохи и стирал горячие слезы о подушку. Охранники бы услышали и позвали за медиками. Цепочка вызовов бы только началась.

И в конце концов Вильгельм сдался.

Артоникс на груди разгорался каждый раз, когда лиловые глаза видели ставший почти прозрачным облик жены. Вильгельм хотел вновь почувствовать безудержную тягу чужого, принадлежавшего ему, тела.

Когда обязательная череда дней на Альбионе кончилась и Вильгельм получил разрешение на вылет, Почитатель сбежал так быстро, как только мог. О Кате, на очередной день оставшейся в одиночестве, думать совсем не хотелось.

На стоянке в темном и отдаленной от выезда углу Вильгельм долго сидел и сжимал в потных руках руль. Лететь к Норрису рискованно – Тутси настоял на том, чтобы во время проверок Вильгельма не видел никто, кто мог быть причастен к проекту Земли. Почитатель дышал, дышал так часто, что быстро пожалел – окна в космолете открывать нельзя. Он отстегнулся, распахнул дверь и вывалился на порожки. Удержался только за не успевшие выдвинуться перилла.

– Слишком много глупостей ты делаешь в последнее время, – прошептал Вильгельм в тишину и тьму, которая ни тишиной, ни тьмой не была, и сжал в руке теплый Артоникс. – Ты должен меня на правильный путь направлять, правильный! А ты куда ведешь меня? Куда? Я так себя отлично проведу к гибели и без твоей помощи.

Артоникс продолжал теплеть, отвечая на вопрос хозяина. Казалось, он говорил, что Вильгельм совершал множество глупостей не только в последнее время, а всегда, но камень говорить не умел. Даже привычного знакомого голоса Вильгельм не слышал – только свой.

В клубе района отшельников на одном из самых отдаленных Шаттлов он провел всю ночь. Так далеко не залетал ни один из Почитателей и ни один, наверное, не хотел залетать. У здешних отшельников не было уже ни радио, ни самых простых средств связи. Даже газет им не достать. Ни один из отшельников не обратил на него внимания – не зря Вильгельм купил у проходимца накидку подобную той, что носили жители района. Даже выглядывавшие из-под доходившей до колен накидки белые брюки не замечали. Вильгельм снова чувствовал себя на Земле, где никто из окружавших его не знал, что за великая сила находилась с ними плечом к плечу.

В окружении тихих и громких разговоров он провел ночь, поглощал стакан за стаканом лимонную настойку, но так и не нашел утешения. Выкупив у одного из торгашей лекарство от потери памяти и выпив таблетку еще на подлете к висевшему во тьме Альбиону, он вернулся. Охранник принял его без слов, даже не спросил, где Почитатель был. Несколько часов ходил взад-вперед