— Мне казалось, что надо только добраться домой, кмаме, и она как-то сумеет все уладить, и я сброшу с плеч эту ношу. Возвращаясьдомой, я думала: самое страшное уже позади. Но, узнав, что мама умерла, японяла: вот оно — самое страшное.

Она опустила глаза и умолкла, ожидая, что скажет бабушкаФонтейн. «Верно, до нее не дошло, чего я натерпелась», — мелькнула уСкарлетт мысль — слишком уж долгим показалось ей наступившее молчание. Но вотстарая дама заговорила, и голос ее звучал необычайно тепло — никогда ещеСкарлетт не слыхала, чтобы бабушка Фонтейн так тепло говорила с кем-нибудь.

— Дитя мое, это очень плохо для женщины — познать самоестрашное, потому что тогда она перестанет вообще чего бы то ни было бояться. Аэто скверно, когда у женщины нет страха в душе. Ты думаешь, я ничего не понялаиз твоего рассказа, не поняла, каково тебе пришлось? Нет, я поняла, все поняла.Примерно в твоем возрасте я видела бунт индейцев — это было после резни в фортеМиме. Да, примерно в твоем возрасте, — повторила она каким-то отрешеннымтоном, — ведь это было пятьдесят с лишним лет назад. Мне удалось заползтив кусты и спрятаться: я лежала там и видела, как горел наш дом и как индейцыснимали скальпы с моих братьев и сестер. А я лежала в кустах и могла толькомолиться богу, чтобы сполохи пожара не открыли индейцам меня в моем укрытии. Аони выволокли из дома мою мать и убили ее в двадцати шагах от меня. И с неетоже сняли скальп. И один индеец несколько раз подходил к ней и снова и сноваударял ее томагавком по голове. А я.., я, мамина любимица, лежала там, вкустах, и видела все это… Наутро я направилась к ближайшему жилью, а оно былоза тридцать миль от нашего дома. Я шла туда трое суток, пробираясь болотами, прячасьот индейцев, и потом все думали, что я лишусь рассудка… Вот тут-то я ивстретила доктора Фонтейна. Он лечил меня… Да, да, пятьдесят лет минуло с техпор, но с той минуты я уже никогда не боялась никого и ничего, потому что самоестрашное, что могло случиться со мной, уже случилось. И то, что я большеникогда не знала страха, принесло мне в жизни много бед. Бог предназначилженщине быть скромным, боязливым существом, а если женщина ничего не боится, вэтом есть что-то противное природе… Нужно сохранить в себе способность чего-тобояться, Скарлетт.., так же, как способность любить.

Голос ее замер, она стояла молча, и взгляд ее был обращен ктому дню, полстолетия назад, когда она в последний раз испытала страх. Скарлеттнетерпеливо переступала с ноги на ногу. Она надеялась, что бабушка поймет, какей сейчас трудно, и, может быть, даже укажет какой-то выход. А вместо этогоона, как все старики, принялась толковать о том, что произошло, когда никогоеще и на свете не было, и что сейчас не может никого интересовать. Скарлеттпожалела, что разоткровенничалась с ней.

— Ладно, поезжай домой, дитя мое, а то тампереполошатся, — неожиданно сказала бабушка. — И сегодня же послеобеда пришли Порка с повозкой… И не воображай, что когда-нибудь сможешьсбросить свою ношу с плеч. Потому что ты не сможешь. Я знаю.

Бабье лето затянулось в этом году до ноября, дни стоялитеплые, и у обитателей Тары немного посветлело на душе. Самое страшное осталосьпозади. Теперь у них была лошадь, и можно было ездить, а не ходить пешком. Назавтрак появилась яичница и на ужин — жареная свинина, и это вносило приятноеразнообразие в меню из ямса, арахиса и сушеных яблок, а один раз они дажеустроили себе праздник с помощью жареного цыпленка. Старую свинью в концеконцов удалось изловить, и она вместе со своим потомством весело похрюкивала изарывалась в землю в подполе, куда их упрятали. Иной раз поросята поднималитакую шумную возню, что никто в доме не слышал друг друга, но шум этот былприятен. Он напоминал о том, что когда придут холода и настанет время резатьсвиней, у господ будет свежая свинина, а у негров — требуха, и значит, едой назиму обеспечены все.

Посещение Фонтейнов укрепило дух Скарлетт больше, чем онасама это понимала. Сознание, что где-то есть соседи, что кто-то из старыхдрузей уцелел и уцелели их дома, развеяло чувство одиночества и невозвратимойутраты, угнетавшее ее первые недели по возвращении домой. И Фонтейны иТарлтоны, чьи плантации лежали в стороне от пути, по которому шли войска, щедроделились своими небольшими запасами продуктов. Сосед должен помогать соседу —таков был неписаный закон этого края, — и никто не соглашался взять уСкарлетт ни единого пенни. Она бы сделала то же самое для них, говорили ей; онавсе возместит им на будущий год натурой, когда ее плантации начнут даватьурожай.

Теперь у Скарлетт была еда для всех ее домочадцев, былалошадь, были деньги и драгоценности, взятые у дезертира-янки, и на первый планвыступила потребность в одежде. Она понимала, что послать Порка на юг, чтобыкупить одежду, было рискованно — янки или свои же конфедераты могли отнять унего лошадь. Но так или иначе, деньги на приобретение одежды и лошадь сповозкой для поездки у нее были и оставалась надежда, что Порк благополучновозвратится домой. Да, худшее осталось позади.

Каждое утро Скарлетт благодарила бога за ясное голубое небои теплое солнце, ибо каждый погожий день отодвигал неотвратимую минуту, когдабез теплой одежды уже не обойтись. И с каждым теплым днем росли груды хлопка вопустевших негритянских хижинах — единственное место на плантации, где теперьможно было хранить собранный хлопок, которого в поле оказалось даже больше, чемпредполагал Порк, — его, по-видимому, могло набраться тюка четыре, и скоровсе хижины будут забиты им до отказа.

Скарлетт не намеревалась собирать хлопок сама, даже послеязвительной отповеди бабушки Фонтейн. Ей казалось просто невообразимым, чтобыона, Скарлетт О’Хара, ныне полновластная хозяйка поместья, пошла работать вполе. Она тем самым поставила бы себя в один ряд с голодранкой миссис Слэттерии ее Эмми. Скарлетт рассчитывала, что собирать хлопок будут негры, а она вместес выздоравливающими сестрами займется домашним хозяйством, однако тут ейпришлось столкнуться с кастовым чувством еще более сильным, чем ее собственное.При одном упоминании о работе в поле Порк, Мамушка и Присси подняли страшныйкрик. Они твердили одно: «Мы — домашняя челядь, мы не для полевых работ».Мамушка особенно яростно утверждала, что она никогда не работала даже наусадьбе, не то что на плантации. Она и родилась-то в барском доме у самихРобийяров, а не в негритянской хижине, и выросла прямо в спальне у СтаройХозяйки — спала на полу на тюфячке в ногах ее кровати. Одна только Дилси непроизнесла ни слова и в упор, не мигая, так поглядела на Присси, что та съежиласьпод ее взглядом.

Скарлетт не пожелала слушать их возмущенные протесты иотвела всех на хлопковое поле. Но Мамушка и Порк работали так медленно и такпри этом причитали, что Скарлетт не выдержала и отослала Мамушку на кухнюзаниматься стряпней, а Порка снарядила в лес с силком и на речку с удочкой —добывать кроликов и опоссумов и удить рыбу. Собирать хлопок было ниже егодостоинства, а охота и рыбная ловля самолюбия не ущемляли.

После этого Скарлетт попыталась вывести в поле своих сестери Мелани, но и от них толку было мало. Мелани охотно, аккуратно и быстропроработала под солнцем час, а затем беззвучно лишилась чувств, после чего ейнеделю пришлось пролежать в постели. Сьюлин — угрюмая, со слезами на глазах —попыталась тоже упасть в обморок, но мгновенно пришла в себя и зашипела какошпаренная кошка, когда Скарлетт плеснула ей в лицо водой из тыквенной бутылки.Кончилось тем, что Сьюлин наотрез отказалась работать.