глубоким сном, а при нем и его оруженосец. Наутро, прежде чем он сел в седло, девица пожелала узнать имя своего великодушного рыцаря, чтобы передать его своему отцу.

Оруженосец, который вскоре попался ему навстречу, уведомил его, что на лугах Рубежного замка, в четырех английских лье отсюда, король Брангор устроит неделю турнирных боев. Всех, кто желает приумножить себе цену, приглашают туда. Лучших укажут девицы; первейший боец займет золотое кресло на самом высоком месте за столом, где сядут двенадцать рыцарей, признанных лучшими после него. Сверх того ему поднесут первое блюдо, ему дадут право избрать себе прекраснейшую из девиц и назначить тех, что будут отданы прочим двенадцати рыцарям[317].

Богор дал себе зарок, что не упустит такой случай испытать, до каких высот доблести он сумеет дойти. После оруженосца он встретил девицу верхом на рысистом коне в яблоках.

– Вы не из тех ли рыцарей из дома короля Артура, – спросила она, – что бродят повсюду в поисках приключений?

– Да, сударыня.

– Тогда езжайте за мною, и я покажу вам одно из самых диковинных. Если вы сможете завершить его, то по праву можете звать себя лучшим рыцарем на свете.

– Сударыня, было бы глупо с моей стороны так мнить о себе; однако я не откажусь за вами последовать.

Они прибыли к укрепленному дому, окруженному стенами[318] и рвами. Девица позвала у ворот, ей отворили. Они перешли подъемный мост и спустились во двор, где была другая девица, ведшая рыцаря в полных доспехах.

– Ступайте за мною, – сказала первая.

Они вошли в красивую залу, а оттуда в богато украшенную спальню, где на роскошном ложе покоился рыцарь, исхудалый и бледный. Девица обратилась к нему:

– Сир, извольте показать этому рыцарю то, что он думал узнать, идя сюда.

– Вам стоит лишь убрать парчу, которой укрыта моя рука, – ответил он.

Она откинула парчу, и Богор увидел меч, зажатый в руке недужного и острием пронзающий насквозь другую ладонь.

– Испытайте, – сказал он, – не вы ли лучший рыцарь на свете; он один в силах меня освободить.

Но тут вторгнулся рыцарь, встреченный ими во дворе, и потребовал пройти испытание первым. Богор уступил, но тот понапрасну пытался вытянуть меч.

– Уходите, – сказал раненый, – вы с этим делом не сладили; позвольте подойти этому второму рыцарю, не такому прыткому, как вы.

– Любезный сир, – сказал Богор, – верно ли, что вся ваша надежда на избавление – лучший рыцарь на свете?

– Нет ничего вернее.

– Тогда я и пытаться не буду превзойти этот подвиг; ибо я не лучший из всех. Только один был бы вправе к нему подступиться.

– Ваша правда, – отозвался тот рыцарь, что напрасно старался. – Вы хотите сказать о монсеньоре Гавейне.

– Нет, я и не помышлял о мессире Гавейне, хотя признаю, что мало кто из рыцарей достоин его. Но если бы тот, о ком я подумал, сошелся с монсеньором Гавейном на ристалище, и если бы на кону была ваша жизнь, то за все угодья короля Артура я не хотел бы быть на вашем месте.

– Неправду вы говорите: не родился еще тот, кто победит монсеньора Гавейна.

– Больше никогда и не родится.

– Но кого же тогда, – спросил рыцарь, – вы считаете лучшим?

– Я не побоюсь его назвать, это мессир Ланселот Озерный.

– Ланселот! Вот уж никогда не скажешь, чтобы он одержал верх над монсеньором Гавейном; и думаю, не вам это утверждать.

– Я мог бы это утвердить и против того, кто сильнее вас: да, Ланселот – рыцарь получше монсеньора Гавейна.

– Я вас заставлю вернуть свои слова обратно. Сядем по коням[319].

Вопреки мольбам увечного рыцаря, они потребовали своих коней и сели верхом. Но до того как обменяться ударами, Богор еще увещевал соперника признать превосходство Ланселота.

– И не подумаю! – ответил тот, – я вас почитаю лжецом и утверждаю, что ваш Ланселот никогда в жизни не содеял ничего подобного подвигам монсеньора Гавейна.

– Это мы посмотрим.

Они устремляют вскачь своих коней и глефами бьют так жестоко, что вмиг прободают щиты. Кольчуги остаются целы, но глефа заступника мессира Гавейна поломана, а сам он перекинут через конский круп. Тогда Богор сходит на землю и с мечом в руке наступает на рыцаря, вставшего на ноги. И вот они рубятся более часа, на краткий миг прерываясь лишь по причине усталости, равной для обоих. Рыцарь пролил так много крови, что ощутил потерю сил, качнулся и рухнул, не шевелясь; меч выпал у него из рук. Богор поставил колено ему на грудь, сорвал с него шлем и поклялся убить его, если тот не признает себя побежденным.

– Никогда в жизни я не произнесу этого слова!

Богор ударил его рукоятью меча. Затем он спустил ему забрало и уже занес меч для смертельного удара.

– Не убивайте меня, я побежден, я признаю.

– Вы согласны исполнить мою волю?

– Разумеется.

– Тогда признайте, что Ланселот – лучший рыцарь, чем монсеньор Гавейн.

– Увы! Я подтверждаю это.

– Как только вы залечите свои раны, ступайте искать Ланселота и просите у него прощения за дерзости, которых мы наслушались.

– Я так и сделаю.

– Кстати, как ваше имя?

– Меня зовут Агравейн Гордый.

Он не сказал, что он брат мессира Гавейна, дабы не усугублять свой конфуз.

Девицы и оруженосцы подошли снять с Богора доспехи. Его снова привели к больному в покой, и он повторил ему, что лишь Ланселот Озерный способен его исцелить.

– Это самый превосходный рыцарь на свете, – добавил он.

Между тем Агравейна раздели и осмотрели его раны; они оказались глубоки. Их смочили вином, их смазали живительной мазью. Однако он два месяца оставался в постели, прежде чем пуститься на поиски Ланселота.

Что же до Богора, то, проведя ночь на прекрасном ложе, постеленном ему обеими девицами, он простился с увечным рыцарем и подался на равнину, где собирался турнир короля Брангора.

Вначале взору его предстало строение в виде ложи, возведенное девицам, судьям турнира. На галерее стояла дочь короля, одна из прекраснейших в мире принцесс; но Богор, став под ложей, не видел ее и не думал, что сам он на виду;

он снял с себя шлем, чтобы вернее его уравновесить. Пораженная его красотой, девица провожала его взором и видела, как он садится верхом и держится в седле, будто слитый с конем воедино. Тогда она подозвала одну из своих приспешниц.

– Взгляните на этого рыцаря, – сказала она, – как он вам кажется?

– Ей-богу, – воскликнула та, – если он так же добр, как и прекрасен собою, то это самый совершенный из людей.

Турнир начался;