– Из всех одежд я возьму лишь две сорочки: мою и моей любимой. Ее пелена прикроет мне лицо, а единственным моим оружием будет копье со щитом. В таком облачении я буду биться против десяти рыцарей и пришлю вам пленниками всех, кого одолею.

Это был Агриколь Красноречивый.

Наконец, двенадцатый, Отважный Уродец:

– На протяжении года я буду сидеть на коне без узды и поводьев. Он пойдет, куда и как пожелает, и я буду сражаться со всеми рыцарями, каких повстречаю на своем пути, если разве что их не окажется четверо. Вам достанутся пояса, пряжки, кошельки всех возлюбленных тех, кто сдастся мне на милость.

Один Богор еще не дал обета.

– Сир, – сказала ему королевна, – от вас мне не придется ждать никакой расплаты?

– Сударыня, даже не будучи в это невольно вовлечен, я был бы вашим рыцарем и отстаивал ваше право против всех и вся. Как только завершится мой поиск, я вызовусь сопровождать королеву Гвиневру, оттеснив тех четырех рыцарей, на которых это будет возложено, если только одним из них не будет мессир Ланселот Озерный.

– Сир, премного благодарна! – отвечала королевская дочь.

Танцы и хороводы продолжались до ночи. Затем король возвратился в замок, а вместе с ним его рыцари. Богору отвели самый красивый покой. Но у королевны душа была не на месте: она знала, что Богор не принял предложение отца, и оттого она была весьма опечалена и не могла этого скрыть от своей наставницы, старой дамы, сведущей в искусстве чар и обольщения.

– Что с вами, милое дитя? – спросила старуха, видя, как ее лихорадит.

– То, что будет для меня упущено и доведет меня до смерти.

– До смерти? Не могу ли я вам помочь? Расскажите; если мне не изменяют мой рассудок и опыт, вы обретете то, чего желаете.

– Нет; никогда я этого не скажу.

– Вы мне скажете, милое дитя; и тайна ваша сохранится. Разве я не была вам неизменно предана и на все для вас готова? Говорите же: вы страдаете от любви? Если так, то никто вам не сможет помочь лучше меня.

– Да, госпожа, я люблю, как никто на свете не любил; и если мною погнушались, я наложу на себя руки.

– И кто же он, ваш возлюбленный?

– Лучший, прекраснейший в мире рыцарь. Это победитель турнира: это моя душа и тело, моя утрата и награда, моя боль и радость, мое богатство и убожество, мой Бог, моя вера, мой дух, моя жизнь и, если придется отречься от него, моя смерть.

– Однако было бы лучше перестать думать о нем, раз уж вас не любят.

– Как же я могу? Будь я у самых зубцов башни высотою в сотню туазов и узри я его внизу, я бы бросилась к нему, веря, что любовь, владычица всего земного, поддержит меня в моем полете. Ах, госпожа, сжальтесь надо мною, если вы не желаете моей смерти.

– Успокойтесь, дитятко, и идите в постель. Поглядите-ка на это колечко: я пойду подарю ему его от вас. Он тут же воспылает любовью и непременно за мною пойдет.

– Тогда ступайте, госпожа, только не обманите меня!

Королевна легла в постель; ее наставница, накинув на плечи плащ, проникла в покой, где Богор лежал, еще не отойдя ко сну. Горели четыре свечи.

– Сир, – сказала она, – дай вам Бог доброй ночи!

– Милости прошу, госпожа! Что привело вас в такой час?

– Сир, я пришла от имени своей подопечной, дочери короля Брангора. Она крепко обижена, что вы ей так плохо отплатили за то, что она сделала для вас.

– Чем же я ей не угодил?

– Я вам скажу. Турнир был затеян, чтобы дать ее отцу, королю, распознать того, кто более всех достоин стать супругом его дочери. Вы как победитель имели право на ее руку; однако вы не снизошли до того, чтобы выбрать ее. По годам она уже совершенная невеста; как же вы забыли про нее одну, хотя она прекраснее и достойнее всех, кого вы раздали прочим рыцарям? Но ее досада не помешала ей передать вам свое кольцо и просьбу носить его отныне.

Богор взял кольцо и надел его на палец. Едва он ощутил легкий нажим, как его охватило невольное волнение. До той поры он оставался невинен телом и душою; и вот он уже не жаждет ничего, кроме сей юной девы, на которую за час до того взирал столь безучастно.

– Ах, госпожа, – сказал он, – уверены ли вы, что она сможет меня простить? Умоляю вас: уладьте мое обручение с нею, за любую пеню, какую ей угодно будет взыскать.

– По мне, так самое лучшее, – ответила наставница, – пойти за прощением к ней самой, изъявив готовность быть ее покорным слугой. Если вы этого хотите, я могу вас проводить.

Богор не ответил, но надел свою сорочку, порты, завернулся в плащ и направился следом за старухой. Когда он вошел в опочивальню, королевна притворилась, что только проснулась. Она привстала, и Богор промолвил, упав на колени:

– Сударыня! Я пришел просить вас о пощаде: учините надо мною такую месть, какая вам угодна.

И он распахнул полу своего плаща в знак полной покорности.

– Встаньте, сир, – изрекла девица, – и коль скоро вы сдаетесь на мою милость, выпроводить вас было бы неучтиво. Я вас прощаю.

Старуха подала голос:

– Пеню назначу я. Приказываю вам, рыцарь, остаться; а вам, сударыня, принять его как подобает. Отныне пусть она принадлежит вам, а вы ей.

С этими словами она вышла и закрыла за собою дверь.

Так двое непорочных, королевский сын и королевская дочь, постигли то, о чем до той поры не ведали; цветы невинности осыпались меж ними[323]; и по воле Божией девица зачала в ту ночь Элена Белого, того, кто впоследствии стал императором Константинопольским и миновал Александровы пределы[324], как читаем мы в его жизнеописании и как о том будет сказано в Поисках Грааля. Бог простил им соитие, ибо проистекало оно не от греха, а от невольного влечения: Ему не угодно было, чтобы невинность их пропала втуне; Он через это явил лучший и прекраснейший плод, какой выходил когда-либо из чресел. Виноградарь придает облик лозе; Всевышний привносит остальное, сиречь сам плод.

Напрасно обольщался дьявол, будто осилил Богора; он обманулся, а с ним и Владычица Озера, нашедшая в своих жребиях, что Богор убережет свою невинность[325].

На рассвете наставница пришла предупредить Богора, чтобы он возвращался в свою постель. Но пока он снимал порты, надетое ему старухой на палец кольцо упало, а с ним