сказал он, – я вам доставил немало огорчений; отныне я возвращаю вам всю землю, изъятую у вас; никогда в жизни моей я не стану с вами воевать и защищу вас от всех и каждого, кто вас обидит.

Просияв от радости, девица подняла дядю с колен и простила ему все причиненные ей злодеяния. Она велела вывести его сына из темницы и препоручила ему.

Завершив все это, она перешла в покой, чтобы переодеться в самое роскошное свое платье; но Галид сказал, угадав ее чаяния:

– Вы полагаете, должно быть, что сейчас придет ваш рыцарь?

– Разумеется, сир.

– Он не придет, и он передал вам через меня, что имеет весомую причину для упреков. Посылая к вам сенешаля, он заверял его, что никакого насилия быть не может; вы же подвергли того жестокой казни, и так вышло, что по вашей милости он нарушил слово. Он бы предпочел, говорит он, чтобы ему пронзило оба бедра одним мечом.

Выслушав Галида, девица разрыдалась.

– Увы! Возможно ли, чтобы я по дурости своей упустила самого благородного из рыцарей! Так ли подобало мне отплатить за его благодеяния? Но если я допустила столь мерзостный поступок, я учиню сама над собою месть, достойную этого злодеяния. Даю обет, что я уеду завтра утром и ни в одном городе не останусь более одной ночи. Вместо белья я буду носить на теле власяницу. Я не буду вкушать ни мяса, ни рыбы, но только хлеб и вино. Я сяду лишь на лошадь с обрезанным хвостом и безо всякой сбруи, кроме жалкого веревочного недоуздка. И так я буду странствовать, пока не найду моего рыцаря. Милая моя сестрица, вы привели его ко мне; я доверяю вам хранить мою землю, и если доведется мне умереть в этом поиске, вы останетесь над нею единственной госпожой.

Все, кто ее слушал, прониклись великой жалостью. Она выбрала себе в сопровождение четырех рыцарей, семь оруженосцев и трех девиц. Назавтра ее сестра и дядя проводили ее до края того леса, где провел ночь Богор. Из четырнадцати персон, взятых ею с собой, не она одна сменила одежды, и не у одной ее лошади кровоточил обрубок хвоста. На этом рассказ покидает ее, дабы вернуться к Богору, нашедшему приют у Марадота Смуглого.

CXVIII

Мы перескажем его приключения вкратце, хоть нам и жаль отнять у них тем самым частицу их прелести.

Оруженосец, оставленный им в Хонгефорте, догнал его, когда ночь застигла их в глухом лесу; там они переждали до рассвета. Их стал донимать голод, оруженосец пошел на поиски жилья и скоро вернулся с известием, что невдалеке стоят два ярко освещенных шатра. Они направились туда. Богор вошел один в первый шатер, где собрались два рыцаря, две девицы и два оруженосца.

– Господа, – сказал он, – не могли бы вы приютить странствующего рыцаря, который заплутал в этом неоглядном лесу и умирает с голоду?

– Милости просим, рыцарь!

Тут же двое слуг подошли снять с него доспехи, а девицы приготовили им поесть. Когда они сидели за столом, Богор услышал, что из второго шатра доносятся жалобные причитания.

– Это девица, – сказали ему, – несчастнейшее в мире создание, даром что дочь короля и королевы и что ее отец еще жив.

– Позвольте мне повидать ее, – сказал он.

Они зажгли два факела и проводили его во второй шатер; он увидел девицу, распростертую на роскошном ложе. Она пожелтела и исхудала, она испускала протяжные стоны.

– Отчего вам нездоровится, сударыня? – спросил ее Богор.

– Сейчас узнаете, рыцарь.

Она откинула парчу, которой была укрыта, и обнажилась до пупка. Железный пояс до того стянул ей грудь, что выступила кровь. Другой пояс был прикован чуть пониже.

– Сир рыцарь, разве я не достойна сострадания?

Затем она поведала свою историю.

Она была дочь короля Агриппы, которого король Надалон, брат Норгалльского короля, обвинял в гибели своего второго брата. Надалон явился и взял его в осаду в замке Рош-Набен; и, наконец, довел его защитников до крайней степени голода. Одновременно сильный летний зной иссушил в том краю все источники влаги; один-единственный живой родник еще позволял людям Надалона продолжать свои набеги.

– Тогда я рассудила, – продолжила дочь Агриппы, – что, лишив их этого родника, я сумею заставить их убраться. Однажды ночью я тайком вышла из замка, имея при себе полную склянку текучего яда, и вылила эту склянку в родник. С той минуты все, кто пил из него, ощущали на себе силу яда; более полутора тысяч человек умерло от него, и Надалон волей-неволей снял осаду.

Но после того как он вскоре узнал, что это я повинна в гибели его людей и в неуспехе его похода, он горел лишь одним желанием – отомстить за себя. Я не знала, что ему донесли о моем поступке, и когда однажды я беспечно скакала верхом по его землям, меня выследили, схватили и доставили к нему. «Не бойся за свою жизнь, – сказал он мне, – я тебе уготовил более долгие муки». Он велел принести эти две полосы железа и, как видите, заковал в них мое многострадальное тело. «Ах, Надалон! – сказала я ему, – ваша месть непомерно жестока». – «Она не сравнится с твоим преступлением». – «По крайней мере, я надеюсь однажды найти рыцаря, который бы отважился меня расковать и отомстил вам за меня». – «Пусть так! – ответил Надалон, – но я бы хотел распознать того, кто встанет на твою защиту». – «Целый год и один день у него будет щит, который носил ваш брат». – «А я, – сказал Надалон, – даю клятву сразиться с этим мстителем, посмей он только явиться».

И вот, сир, я еду ко двору короля Артура в надежде найти там того, кто решился бы высвободить меня. Но муки, претерпеваемые мною, вынуждают меня ехать малыми прогонами; вот уже два месяца, как я в пути.

Богор спросил, согласна ли она, чтобы он ее расковал.

– Разумеется; но, прежде чем пытаться это сделать, вы должны поклясться на святых, что отомстите за меня королю Надалону и всем, кто давал согласие меня заковать.

– Клянусь.

– Это не все: целый год и один день вы будете носить щит, который видите здесь; если он сломается, вы замените его другим таким же.

– Согласен и на это.

– Теперь вам можно меня расковать.

Богору пришлось употребить всю силу своих рук, чтобы разорвать оба железных кольца. Освобожденная девица велела смазать себя мазью, которая имела свойство заживлять плоть и рубцевать язвы. В шатре Богору поставили добротное ложе; он уснул