и презрении. Стыд и срам! Чтобы мужчина сидел вот так, вынужденный выслушивать праведные обличения от той, кто уступает ему во всем, помимо добродетели, – от женщины, которая слаба умом и телом, но сильна своей чистой совестью, а значит, и много сильнее его! Бог мне свидетель, как нежно, как пылко я всегда любила тебя, Рудигер! Но нравственное чувство превыше всех прочих, но голос справедливости будет услышан! И даже супруг моего сердца и отец моих детей не настолько для меня священен, чтобы заглушить приговор моего разума, моей совести, которые вопиют: «Супруг твоего сердца и отец твоих детей – подлый убийца!» Твои капризы, твою гордыню, твое своенравие, твою неверность – все, все я терпела и по-прежнему любила тебя. Но теперь, когда руки твои обагрены кровью твоего родственника, твоего гостя, человека, который прибыл сюда с единственным намерением услужить тебе и который ради твоего благополучия пожертвовал самыми сокровенными желаниями своего сердца… теперь, когда руки твои обагрены его кровью, невинной кровью… Ах, Рудигер! Рудигер! Смогу ли я когда-нибудь вновь полюбить тебя?

С мукой в сердце, в безумии отчаяния, Магдалена кинулась в свою молельную комнату и, затворившись там, всю ночь провела в страстных молитвах об убитом и его несчастливом убийце.

Глава VIII

Semina, floresque, et succos incoquit acres…

Addit et exceptas lund pernocte pruinas;

Et strigis in fames ipsis cum carnibus alas…

Vivacisque iecur cervi; quibus insuper addit

Ora caputque novem cornicis sæcula passæ.

Ovid[82]

В тот время как отец Осбрайта погружался в пучину истинной вины, сам он спешил к источнику сведений, могущих пролить свет на мнимое преступление Густава. Лес был густой и обширный, найти в нем дорогу без проводника было непросто. Но Осбрайт получил довольно указаний касательно пути следования и полагал, что заплутать здесь невозможно. Однако, перебирая в уме препятствия к желанному брачному союзу и примирению семейств, взвешивая все доводы «за» и «против» успеха нынешнего предприятия, он поневоле впал в глубокую задумчивость, а конь между тем выбирал путь по своему усмотрению. В конце концов животное сочло нужным остановиться. Только тогда Осбрайт опомнился, огляделся вокруг и обнаружил, что находится в самой глухой чаще леса, где не видать ни единой проторенной тропы.

В какую сторону направить коня, он не имел ни малейшего понятия. Рассерженный собственной оплошностью, рыцарь погнал скакуна наугад, рассудив, что хуже всего сейчас оставаться на месте, тогда как, двигаясь дальше, он либо снова выедет на нужную дорогу, либо встретит какого-нибудь крестьянина, который подскажет, как ее найти. И вот он мчался и мчался вперед, покуда конь не попал ногой в яму, да так крепко в ней застрял, что в одиночку его было не вытащить никакими усилиями.

Осбрайт пришел в полную растерянность: что же теперь делать? Судя по стонам несчастного животного, оно претерпевало жестокую боль, но определить характер повреждения было невозможно: плотные кроны деревьев совсем не пропускали лунного света.

Далекий раскат грома возвестил о приближении грозы и предупредил Осбрайта, что в самом скором времени его положение станет еще безрадостнее, а напряженные размышления юноши о том, как бы выбраться из затруднения, пренеприятнейшим образом прерывались воем волков и прочих диких зверей, коими кишел лес.

Внезапно Осбрайту почудилось слабое мерцание среди деревьев. Он торопливо срубил мечом несколько мешавших ему ветвей и с ликованием разглядел тусклый свет огня, очевидно лившийся из окна расположенной неподалеку хижины. Он решил поспешить туда и попросить хозяев помочь в вызволении коня.

Вскоре Осбрайт подошел к приземистой убогой лачуге, крытой папоротником и сухими ветками. Прежде чем обнаружить свое присутствие, юноша счел благоразумным составить представление об обитателях жилища, почему и подкрался тихонько к маленькому окошку – сквозь него была хорошо видна внутренность хижины. На низкой скамье у очага сидела юная девушка, на вид лет пятнадцати, чье латаное-перелатаное платье выдавало в ней дитя бедности. Время от времени она подпитывала огонь пучками хвороста и бросала что-то в кипящий медный котелок, содержимое которого то и дело помешивала с самым сосредоточенным видом. Осбрайт не усомнился, что она готовит ужин для своих родителей или, возможно, своего хозяина, и уже собрался было отворить дверь лачуги, когда девушка вдруг заговорила, обращаясь к кому-то в соседней комнате.

– Да, да! – сказала она. – Слышу тебя, все делается как положено! – Затем она вновь повернулась к котелку и продолжила: – А теперь еще раз! Сперва за отца.

Мир его праху! Пускай безмятежным он сном

Спит, упокоенный смертью, во гробе своем!

И не блуждает, окованный чарою злой,

Призраком бледным и страшным в ночи под луной!

Благо душе! И пускай он без страха восстанет

В час, как седьмая труба оглушительно грянет!..

Так, теперь за бабушку… Да упасется от сглаза и будет…

– Барбара! Барбара! – прокричал надтреснутый голос из задней комнаты. – Лентяйка ты этакая, спишь там, что ли? Не слышу, чтобы ты повторяла три пожелания!

– Не слышишь? Да если святые хоть вполовину так глухи, как ты, обращаться к ним совершенно без толку. Уйми свое сердце, все делается должным порядком… Благо душе! И пускай он без страха… Ой, нет! Это я уже говорила! На чем я там остановилась? А, вспомнила!

Да упасется от сглаза и будет здорова

Наша Пеструшка, любимая наша корова!

Старой хозяйке да будет ниспослана милость:

Пусть она встанет от хвори, что с ней приключилась!

Пусть, посрамленный, бежит от нее Сатана,

Коли святую молитву читает она!..

Так. Ну и за себя!

Пусть поскорей посчастливится мне, молодой,

Стать человеку хорошему верной женой!

А как наступит срок родов, да будут они

Легкими и…

Тут девушка увидела Осбрайта, который, неслышно отворив дверь, вошел в хижину и теперь стоял подле нее.

– О, храните меня все святые и ангелы! – вскричала она, вскакивая со скамьи. – Пощадите меня, господин рыцарь! Кто вы и что привело вас сюда?

– Не пугайся, милая девица! – сказал Осбрайт. – Мой конь угодил в яму. Нет ли здесь мужчин, которые помогли бы мне…

– Ах нет, господин рыцарь! Здесь никого, кроме меня и моей бабушки, которая прикована к постели жестоким приступом лихоманки! Но по правую руку от хижины вы найдете узкую тропу, что ведет к деревне Орренберг. Там