чтобы напасть на бедного, безобидного, невинного мальчика! Такого тихого, кроткого… Господи помилуй! Да никак вы собственной персоной, господин Оттокар? Не иначе вы умом повредились, раз посмели показаться здесь после своего варварского поступка!

Оттокар заявил, что ума не приложит, о чем говорит старик.

– Вот как? Ну, тогда, может, оно и неправда все. Может, Мартин с Гансом имя перепутали – дай Бог, чтобы так и оказалось! Говоря начистоту, господин рыцарь, Мартин самолично рассказал мне, что по пути сюда увидал посередь дороги юного пажа Ойгена, истекающего кровью и в беспамятстве. А крестьяне, стоявшие подле него, уверенно показали, что не кто другой, как вы, и закололи беднягу, причем зверство сие содеяли по приказу госпожи Бланки, на чьих глазах все и произошло. Обнаружив, что Ойген еще дышит, и зная, как он дорог нашему господину и вам самой, сударыня, Мартин со своими спутниками вызволили бедняжку из рук орренбергцев и хотели доставить обратно в замок. Но так как рана у него сильно кровоточила, они почли за лучшее довезти его до монастыря Святого Иоанна, где и оставили на попечение святых братьев, а сами, значит, поспешили сюда, сообщить нашему господину о случившемся. Но ах ты батюшки! Совсем из головы выскочило: ведь граф повелел мне немедля послать к нему Вилфреда, и, боюсь, даже из-за такой малой задержки он распалится на меня гневом. Покорнейше прошу прощения, сударыня, но я должен покинуть вас сию же минуту! – И старик поторопился прочь.

– Ойген? – повторила Магдалена. – Ойген ранен? И ранен твоею рукой, Оттокар? Мальчик, бедный безобидный мальчик? Ах, не может такого быть! Это какая-то чудовищная ошибка…

– Нет, сударыня. Никакой ошибки здесь нет, крестьяне сказали правду. Именно моя рука повергла Ойгена наземь, ибо именно Ойген и был тем негодяем, который нынешним вечером покушался на драгоценную жизнь Бланки.

– Ты бредишь, любезный Оттокар? Ойген – убийца? Причем убийца женщины? Он, трепетно благоговеющий перед самым званием женщины! Он, кротчайший, нежнейший…

– Сударыня, я видел все своими глазами! И собственными ушами слышал отчаянные крики Бланки. Я видел, как она в ужасе упала к ногам Ойгена и как он изготовился вонзить меч ей в грудь…

– Нет! Нет! Не будем тратить время на споры об Ойгене. Виновен он или нет – твои руки запятнаны его кровью, и здесь ты больше не в безопасности. Ойген так дорог моему мужу…

– Безусловно, сударыня, Рудигер переменит свое отношение к нему, когда узнает, в чем он повинен. А если станет его защищать, то тем самым докажет, что и сам не безвинен! Если Ойген, даже уличенный в преступлении, может вызывать у своего хозяина какие-либо чувства, помимо гнева и ненависти…

– Ненависти? У своего хозяина? Ах, Оттокар, ты не знаешь… тайны этого мальчика, секретной причины… Чтобы Рудигер ненавидел Ойгена? Ойгена, который приходится ему… то есть… я хочу сказать… Ойгена, которого он любит, как родного сына!

Лихорадочное волнение, c каким она подбирала правильные слова; нерешительность, с какой она произнесла поправочную фразу; краска смятения, которой она залилась оттого, что едва не выдала тайну своего мужа, – все это вмиг рассеяло тайну, окутывавшую рождение Ойгена. Оттокар со всей ясностью понял, сколь важно для Рудигера благополучие пажа и сколь ненавистен должен быть для него человек, вонзивший меч в грудь юноши. Он заколебался, не зная, как поступить дальше. Магдалена настойчиво посоветовала племяннику немедленно покинуть замок, предоставив ей примирить мужа с произошедшим, и не возвращаться, покуда она не сообщит, что его вина прощена и забыта. Молодой барон уже собирался последовать совету, когда дверь вновь с грохотом распахнулась и в комнату стремительно вошел граф Франкхайм.

Взглянув на лицо мужа, Магдалена затрепетала. Оно было мертвенно-бледное, мрачная тень лежала на челе, глаза горели страшным огнем, но бескровные губы были сложены в принужденную учтивую улыбку. С необычайно снисходительным видом граф склонил свою гордую голову перед Оттокаром.

– Рад видеть вас, сударь, – промолвил он. – Своим посещением вы доставили мне неожиданное удовольствие. Магдалена, твоему племяннику следует подкрепиться – не позаботишься ли, чтобы все для него приготовили?

Вопрос прозвучал как приказ, и Магдалена вынужденно подчинилась – успела лишь, проходя мимо, шепнуть Оттокару:

– Будь начеку, бога ради!

– Присаживайтесь, любезный Оттокар! – продолжал граф. – Обойдемся без церемоний! А теперь позвольте узнать, какое счастливое обстоятельство привело вас к нам? Вы, насколько я понимаю, прибыли из Орренберга. Вы друг Густава и притязатель на руку его дочери, не так ли? Прекрасная девица и превосходный выбор. Слышал, она имеет на вас безграничное влияние. Любое ее желание, праведное или неправедное, вы исполняете со всем рвением страстного обожателя, что вполне естественно. Так вы, значит, к нам прямиком из Орренберга. Быть может, вы привезли мне какое-то послание от вашего друга Густава? Какое-то примирительное предложение… какое-то объяснение прошлых несчастливых событий… Или, возможно, он прислал мне ответный вызов? И из дружбы к нему вы вызвались предстать передо мной в священной роли герольда? Я прав, барон?

– В роли герольда? Нет, граф Рудигер, я прибыл сюда как ваш друг, если вы позволите мне называться таковым, и как ваш гость, если вы еще не отреклись от обычаев гостеприим-ства.

– Мой гость? О, несомненно! Вы делаете мне слишком большую честь! Но… верно ли я понимаю, что вы не привезли мне никакого послания из Орренберга?

– Одно привез – и надеюсь, оно убедит вас, что я друг не только Орренбергу, но и Франкхайму тоже. Густав просит вас о личной встрече, граф.

– О встрече? Со мной?

– Понимаю ваше удивление. Я и сам немало удивился, когда он выразил такое желание… Но он клятвенно заверяет, что невиновен…

– Невиновен? В самом деле?

– Густав совершенно уверен, что докажет к полному вашему удовлетворению свою непричастность к убийству Йоселина, и он горит желанием изложить вам план, как прекратить вражду между семьями к обоюдной выгоде. Вам нужно только выслушать его.

– Выслушать? О, всенепременно! При следующей вашей встрече, прошу вас, заверьте Густава, что беседа с ним доставит мне величайшее удовольствие.

– При следующей встрече? Любезный граф, раз вы поручаете мне столь желанное дело, я поспешу вернуться в Орренберг без дальнейшего отлагательства. О, какое бремя спало с моей души! И как мудро вы поступаете, показывая готовность к примирению! Рудигер, пусть моя правая рука, сейчас воздетая к небу, отсохнет и сгниет, если я лжесвидетельствую, когда клянусь, что верю в невиновность Густава. Засим – прощайте!.. Хотя нет, погодите… еще два важных обстоятельства… два недавних прискорбных происшествия… которые вам до сих пор не объяснены… наверняка произвели на вас крайне