плохое впечатление и могут стать причиной будущих разногласий. Посему позвольте мне сказать, что Ойген…

– Знаю. Уже слышал. Ойген был смертельно ранен близ замка Орренберг. Здесь больше не о чем говорить.

– Не смертельно, граф. Я уверен, рана у него неопасная и он скоро оправится.

– Неопасная, говорите? Ну, как вам будет угодно.

– Граф Рудигер!

– Что-нибудь еще? Вы, кажется, упомянули про два происшествия…

– Прежде чем перейти ко второму, позвольте мне объяснить: если в первом случае и произошло несчастье, оно стало следствием единственно поведения самого Ойгена. Он пытался убить госпожу Бланку и…

– Да, конечно! Это очень вероятно, и это очень дурно! Мальчик получил по заслугам! Безусловно, Густав уверен, что именно я подстрекнул Ойгена к злодеянию. Признаюсь, даже мне самому такое кажется весьма вероятным.

– Нет, Рудигер, вы ошибочно о нем судите. Действительно, все в Орренберге винят вас, но сам Густав во всеуслышание заявляет о вашей невиновности.

– Дьявол! Дьявол! О! Коварный дьявол! Тысяча извинений, барон! Сердце вдруг кольнуло… но боль уже отпустила. Теперь я пришел в себя. Итак, второе незначительное происшествие?..

– Герольд, два дня тому посланный вами в Орренберг…

– Был зверски убит, мне докладывали. Но конечно же, Густав к этому непричастен.

– Истинно так, непричастен. Я самолично там присутствовал и видел, какие усилия он прилагал, чтобы успокоить разъяренную толпу. К несчастью, изнуренный усталостью и тревогой, граф лишился чувств, а пока он пребывал в беспамятстве…

– Лишился чувств? Вот неприятность-то!

– Прискорбное событие безмерно удручило Густава, и он поручил мне передать вам, что любое возмещение, какое вы почтете нужным истребовать…

– Возмещение за такой пустяк! О, вздор! Даже и говорить не стоит!

– Граф Франкхайм!

– Ну убили какого-то герольда – и что? Невелика потеря, сами понимаете!

– Невелика потеря?.. Но позвольте вам заметить, граф…

– Да что же такое, а, любезный Оттокар? Вы столь горячо выступаете в пользу герольдов, будто сами герольд. Впрочем, так ведь оно и есть! Вы привозите мне послания от графа Орренберга, вы делаете мне примирительные предложения от лица графа Орренберга, а значит, вы во всех отношениях являетесь герольдом графа Орренберга. Разве не так, господин рыцарь?

– Рудигер, повторяю вам: я здесь только как ваш друг и близкий родич благородной Магдалены – и даже если законы рыцарства не побуждают вас отнестись с уважением к герольду, надеюсь, законы гостеприимства обязывают вас считать вашего гостя неприкосновенным.

– Неприкосновенным? Моего гостя? О, разумеется! Лучше и точнее не скажешь: мой гость для меня всегда особа неприкосновенная. Правда, есть одно неприятное обстоятельство, о котором вам следует знать: я тоже крайне подвержен обморокам.

– Вот как? – вздрогнув, воскликнул Оттокар. Он посмотрел Рудигеру прямо в глаза и увидел в них выражение, от которого кровь застыла у него в жилах. – Прощайте, граф! – затем сказал он и стремительно вышел прочь.

Граф сидел на месте, подперев рукой голову, безмолвный, недвижный, угрюмый. Прошло несколько минут, а он так и не шелохнулся.

Внезапно в комнату вбежала бледная как смерть Магдалена.

– Спаси его! Спаси! – пронзительно закричала она. – Поспеши к нему на помощь, Рудигер! Бога ради, поспеши! Смотри! Смотри! – Она распахнула окно на двор. При свете полной луны и многочисленных факелов ей было хорошо видно, что происходит внизу. – Оттокар окружен… там целая толпа… с мечами и дубинами… Беги, беги туда, Рудигер! Спаси его! Боже милостивый! Они стаскивают его с коня… швыряют наземь… Они убьют его! Убьют! Погляди сам! Подойди к окну, обратись к неистовой толпе, иначе в ярости своей… Ах! Он вырывается из хватки, обнажает меч… он бьется с ними… вынуждает отступить… Скорее, скорее! Сейчас они тебя услышат! Воспользуйся минутой, пока они в страхе пятятся, и прикажи им… Увы, увы! Теперь все разом бросаются на него как сумасшедшие!.. Оттокар все еще обороняется, но он один, а их много… Рудигер! Рудигер! Ради бога, ради всего святого, обратись к ним из окна… скажи одно слово, всего одно слово, и… Ах! Удар по голове… Оттокар пошатнулся… еще удар… и еще один… Все кончено! Все кончено!.. Он падает… он мертв! О Пресвятая Богородица, прими и помилуй его душу!

Магдалена рухнула на колени, прижала к губам золотой крест, что висел у нее на груди, и несколько минут горячо молилась о грехах своего несчастного племянника. В ходе молитвы ужас, владевший ею, понемногу отступил; вера уже лила свой бальзам на ее кровоточащие раны; мысль о вечном блаженстве в мире ином помогла ей выдержать тяжесть нынешних страданий; муки горя сменились мягкой печалью. Магдалена обнаружила, что снова может дышать полной грудью, и потоки благодарных слез хлынули у нее из глаз, облегчая тяжкое бремя, лежащее на душе.

Она поднялась на ноги и повернулась к мужу, по-прежнему неподвижно сидевшему в кресле:

– Рудигер! Твой гость, твой родственник убит в твоем замке, почти у тебя на глазах. Всего одного твоего слова, одного твоего взгляда… нет, одного твоего вида, одного твоего присутствия достало бы, чтобы призвать толпу к порядку и заставить отказаться от кровожадного намерения! Я предупреждала, что случится непоправимая беда, я звала тебя, я умоляла, но ты остался глух к моим мольбам – и даже пальцем не шевельнул! О, какое бесчеловечное упрямство! И дай бог, чтобы в горький час, когда ты больше всего будешь нуждаться в помощи Всевышнего, Он не стал медлить с ней так, как медлил ты с помощью Оттокару!

Граф ничего не ответил. Дверь отворилась, вошел Вилфред и доложил:

– Сударь, ваш приказ выполнен.

Магдалена пронзительно вскрикнула от изумления и ужаса.

– Выполнен? Приказ? – повторила она и вперила в мужа страшный вопрошающий взор.

Казалось, каждый мускул гигантского тела Рудигера дрожал от невыносимого напряжения; глубокий мрак покрывал черты. Ветер из открытого окна трепал его смоляные кудри, и каждый волос словно бы извивался сам собой. Очи его сверкали, зубы стучали, губы подергивались, но все же на них играла жуткая улыбка удовлетворенной мести. Лицо выглядело темным, как у африканца, и имело поистине дьявольское выражение. Сейчас Магдалена видела перед собой сущего демона.

– Приказ? – после долгого молчания вновь повторила она. – Рудигер! Приказ?!

Граф поднял глаза, но тотчас порывисто отвернулся и закрыл лицо плащом, не выдержав взгляда жены.

– Что же, теперь все ясно! – продолжала Магдалена. – А я-то, глупая, звала тебя на помощь бедному юноше! О, какой позор! То поступок, недостойный воина, недостойный мужчины! Поступок настолько отвратительный, настолько подлый, что даже я, твоя жена, твоя кроткая, многострадальная, многотерпеливая жена, называю его отвратительным и подлым – и громко заявляю тебе о своей ненависти