Любимову как можно чаще, ради улучшения двигательно-координационных функций, ходить задом наперед. В Карлсруэ Боровский наблюдал, как режиссер столь необычным способом добирался от отеля до оперного театра.

В книге Давид продвигался «вперед спиной» и делал это, как он сам говорил, «осторожно, чтобы не толкнуть кого-то и не стукнуться обо что-то». Этот способ помог ему «вглядеться в пройденный пейзаж, который при нормальном движении мгновенно остается позади».

Книга «Убегающее пространство» вышла из блокнотов Давида Боровского. Среди промелькнувших в блокноте Давида вариантов названий – «Запах скошенной травы», «Вдоль и поперек», «То да Сё», «Ускользающее пространство».. Одно время у него была идея написать историю театра через историю трех служебных входов, которые, по его мнению, отражали три периода в жизни театра.

«Первым» входом он называл вход с Садового кольца – его порог Боровский первый раз переступил в середине 1967 года, и период этот, обозначенный им «1964–1973», Давид считает лучшим. «Второй» (1973–1981/82) – из Таганского тупика. «Третий» (1982–1992) – с Садового кольца, но ниже, чем первый. Рельеф и расположение служебных входов «Таганки» показывают, говорил Давид, «взлет и снижение жизни театра».

Время от времени Давид делал наброски текстов, которые он никогда не называл «литературными». Записывал так, для себя. Короткие новеллы переписывал, бывало, несколько раз. Что-то публиковал в журналах «Театр», «Сцена», «Театральная жизнь». Вспомнил о них, когда был вынужден заняться книгой. Вынудили обстоятельства, случившиеся в 1995 году. Без них, полагаю, никакой книжки Давида Боровского мы бы не увидели. Не исключено, впрочем, что со временем (вот только когда это время могло наступить?) Боровский написал бы «Убегающее пространство». Он, во всяком случае, – это заметно по блокнотным записям – уже в 2001–2002 годах принялся за наброски к заметкам, книгу – вместе с бесценными, на мой взгляд (бесценными, если говорить об истории театра и биографии Боровского), беседами с Риммой Павловной Кречетовой, постоянно бывавшей в театре, на репетициях и спектаклях, заходившей в мастерскую Боровского и записывавшей разговоры с ним обо всем на свете на диктофон, – и составившим. И название будущего мемуара Давид придумал тогда же.

Кречетовой, надо сказать, присущи твердость характера, точность оценок, глубина анализа, и эти качества одного из самых заметных отечественных театроведов положительным образом повлияли на уровень разговоров 1990-х годов с Давидом Львовичем: эти беседы опубликованы в «Убегающем пространстве» под общим заголовком «Жаль, что на Таганской площади нет фонтана».

Как-то Кречетова, чья книга «Пространство Давида Боровского» больше все же не о Боровском, а о представлении автора о нем, посоветовала Давиду Боровскому ставить (для себя) «воображаемые спектакли, разрабатывать всякие варианты по стилям, по писателям, по эпохам: вот Эсхил, вот Шекспир, вот Чехов – разные подходы, идеи, пространственные решения, все проблемы, весь механизм, и издать потом книгу «Трактовки». «Трактатом о трактовках» назвал эту книгу Боровский, отвечая: «Нет, я как попал когда-то в театр, так в нем уже и останусь. Кроме всего прочего, оказалось, театр – это такое спасительное место… В нем можно укрыться от Времени. Что бы ни происходило, ты вошел, закрыл за собой дверь служебного входа, и… Будто ничего, кроме сцены, нет. Вокруг События, Катаклизмы, а тут взрослые люди, седые уже, лысые, с утра до ночи что-то изображают, притворяются…»

На предложения написать «что-нибудь театрально-прозаическое» Боровский неизменно отвечал: «Чукча – не писатель, чукча – читатель», примеряя на себя фразу из известного анекдота.

И это было правдой: Давид читал очень много, книги выбирал сам, прислушивался к рекомендациям друзей, был благодарен им за точную «наводку». За границей (в советские, понятно, времена) Боровский почти все свободное время буквально поглощал продукцию «тамиздата», не всю, разумеется, выборочно, поскольку и мусора, издававшегося там под видом запрещенной в Союзе литературы, хватало.

«Когда читаешь тексты Давида Боровского, Сережи Бархина или Эдика Кочергина, это всегда зримо и очень чувственно, – оценка Камы Гинкаса. – Ясно, что писали художники. Все трое написали замечательные книжки, и каждая похожа на своего хозяина. Уж вы мне поверьте, я со всеми троими много работал. Они помнят всё: цвет, фактуру, детали, поворот головы, как тень упала, как солнце светило или не светило…»

Наталья Казьмина заметила после выхода «Убегающего пространства», что «театр нас давно не ошеломляет» так, как книги Бархина, Боровского и Кочергина.

* * *

Еще одна из последних работ Боровского – моноспектакль Александра Филиппенко – родился после того, как Библиотека иностранной литературы предложила артисту почитать на запланированном там, в Овальном зале, тематическом вечере повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Директор библиотеки Екатерина Юрьевна Гениева делала тогда проект под названием «Одна книга – два города». В двух крупных публичных библиотеках – за океаном в Чикаго и здесь, в Москве, – в одни и те же дни читали и обсуждали произведения классиков. Сначала – Фолкнера, потом – Солженицына.

Филиппенко был знаком с Боровским, в начале 1970-х он играл в Театре на Таганке и первое, что сделал после предложения Гениевой, – обратился к Давиду с просьбой оформить для спектакля зал. Давид был тогда страшно занят, но имя автора повести стало паролем, произнесенным Филиппенко.

Боровский сразу вспомнил многочасовой полет с Дальнего Востока. В самолете Давид, замерев, сидел рядом со знаменитым литературным и театральным критиком Владимиром Лакшиным и слушал его рассказ о появлении «Ивана Денисовича» на страницах «Нового мира». О том, как Твардовский передал Лакшину тонкую папку с рукописью, взял с него слово никому об этом не говорить и вернуть через день-другой. О восторге Лакшина, прочитавшего рукопись с названием «Щ-854» на заглавном листе. О страстном желании Твардовского напечатать повесть. О написанном поэтом предисловии к «Ивану Денисовичу». О появившейся возможности передать рукопись вместе с предисловием помощнику Хрущева Владимиру Семеновичу Лебедеву.

Боровский был поражен рассказом о том, как шло продвижение страничек повести, написанных рязанским учителем, к напечатанию в журнале, номер которого – 11-й за 1962 год – стал, без преувеличения, бомбой, заставившей забыть, и не только в Советском Союзе, о многих тогдашних событиях. Давид запомнил слова Лакшина: «Сразу о повести заговорила Москва, в библиотеках устраивались очереди. Через неделю – страна. Через две недели – весь мир».

Давид хорошо помнил, как он «добывал» одиннадцатый номер в Киеве. Костя Ершов, прочитав, принес Давиду «на ночь» с обязательным возвратом рано утром.

А продвижение к печати – литературного произведения! – шло так. Текст и предисловие Твардовского – Лебедеву. Текст и письмо Твардовского (Лебедев посоветовал непременно написать письмо) – Хрущеву. Нервные недели ожидания. Чтение Лебедевым повести вслух Хрущеву (и Микояну). Указание Хрущева напечатать 25 экземпляров повести для партийных руководителей страны, которые до прочтения уже знали, что Никите Сергеевичу она понравилась.

«Сам себе не верю», – говорил Твардовский, когда Хрущев разрешил печатать «Ивана Денисовича»…

На встречу с