ждал этого “Онегина”, хотел, чтобы это состоялось, и я подумал: так это же будет единственный посмертный спектакль, у нас последний, я должен это сделать…»

Премьера состоялась весной 2007 года. Завершал работу сын, никогда не работавший вместе с отцом над каким-либо спектаклем («К счастью, – говорит Александр, – папа в силу своего характера этого не допустил бы»). Сотрудничество оказалось вынужденным. По словам Боровского-младшего, «это было безумно тяжело. Прежде всего потому, что прошло слишком мало времени – рана была свежа».

То, что сценография «Евгения Онегина» воспринималась как итоговая работа Давида Боровского, связано, конечно же, с Сашиным «вмешательством» в нее, «вмешательством» деликатным, ювелирным, ни на йоту не вторгающимся в первоначальную задумку отца, но в то же время проникнутым «свежестью раны».

«Тягостно было, – говорит Александр Боровский. – Я понимал в то же время, что если я откажусь, то это будет неправильно. Все равно выпустят. Деньги затрачены, запущено. Я благодарен художнику по костюмам Ольге Поликарповой. Она сделала просто папины костюмы. По этим фигуркам. Папа же делал эти фигурки – в “Онегине” было огромное количество фигурок, и они все были в определенных цветовых гаммах, из цветных бумажек сделаны. И Володе Арефьеву, главному художнику Театра Станиславского, благодарен.

Мы обсуждали все. Меня Титель позвал, потому что там надо было решать по выкраскам, материалам, решалось: какой паркет, из чего паркет, чем обтягивать карету, колонны черно-белые – как это делать. И я больше контролировал, то, что называется авторский надзор.

Потом мы уже сидели с Дамиром Исмагиловым на светомонтировках…»

Давид успел не только озвучить свои идеи по работе над «Евгением Онегиным» (и Саша о них знал), но и сделать макет и чертежи. И все же…

«В профессии театрального художника, как, впрочем, и режиссера, – говорит Александр Боровский, – путь от идеи до результата настолько долог и извилист, столько всего приходится менять в процессе работы! От чего-то отказываться, что-то сочинять заново… Ты зависим от многих факторов… Спектакль создает целая армия людей, и каждый на него влияет. Поэтому иногда бывает так сложно довести первоначальную идею до премьеры. Ведь потом не выйдешь к зрителю со словами: “Знаете, задумывалось одно, получилось другое… Не обессудьте”».

На афише «Евгения Онегина», номинированного в 2008 году на «Золотую маску» сразу по четырем разделам – «Лучший спектакль в опере», «Лучшая работа режиссера», «Лучшая работа художника в музыкальном театре» и «Лучшая мужская роль» (увы, премии получили другие номинанты), – Александр Боровский значился в совершенно неожиданном качестве: «Реализация сценографии».

30 октября 2013 года в Мемориальном музее-мастерской Давида Боровского открылась экспозиция, посвященная работе художника в опере.

Центральное место было отдано макету «Евгения Онегина». Вот как описывала этот спектакль Алла Михайлова: «…Открытая сцена. Белый горизонт. На его фоне – восемь, чуть сближенных попарно, высоких белых колонн, лишенных украшений. Ни каннелюр, ни капителей. Они строги, стройны, идеально сомасштабны габарита. Рассекая пространство по диагонали, колонны как бы висят над полом (внизу чуть видны черные цилиндры опор). В левой глубине – белый античный портик. Кулисы: черные – слева, белые – справа… И все это так лаконично и мощно, что здесь можно играть любую античную трагедию».

Отличие «Евгения Онегина» от того, что Давид Боровский делал прежде, относилось, по мнению Виктора Березкина, в первую очередь к содержанию. Березкин считал, что содержанием «основных работ Боровского – и ранних киевских, и знаменитых московских, и зарубежных оперных – было воплощение средствами сценографии коренных обстоятельств жизни и судьбы персонажей, драматического конфликта спектакля. Это личная тема искусства Боровского…

В “Евгении Онегине” Боровский как бы поднялся над произведением Чайковского-Пушкина. Ранее так художник никогда не работал. Все его сценографические решения, сколь бы обобщенный образ они ни создавали, произрастали из конкретного содержания пьесы, из литературного и музыкального материала. Визуальная “музыка” уходившей вдаль диагонали вертикалей была о вечном, и в этом виделся итоговый смысл созданного художником сценографического образа».

Феликс Коробов называет оперу «Евгений Онегин» такой же «визитной карточкой» русского искусства, как «Лебединое озеро», романы Достоевского или «Черный квадрат» Малевича, и считает, что макет к ней – один из лучших макетов Боровского, всегда помнившего наставление Чайковского: «В опере необходима сжатость и быстрота действий». Он говорит именно о макете только потому, что готовых декораций Давид так и не увидел. В «Онегине» Боровского, по мнению Коробова, «очень много света, воздуха, декорации изысканно классичны и в то же время очень живые. Если сравнивать их с иллюстрациями к поэме, то – с лучшими, каковыми, несомненно, остаются легкие, иногда в один росчерк пера, рисунки самого Пушкина. Декорации Боровского такие же легкие, графичные и очень поэтичные».

Давид выписал суждение Чайковского: «Какая бездна поэзии в “Онегине” Пушкина. Я не заблуждаюсь, я знаю, что сценических эффектов и движения будет мало в этой опере. Но поэтичность, человечность, простота сюжета в соединении с гениальным текстом заменят с лихвой эти недостатки».

Новая премьера неизбежно должна была отдать прощальный долг классической версии с ее знаменитыми барскими колоннами и мхатовской достоверностью. Это и произошло: сначала в оформлении Боровского, выстроившего на сцене колонны, но уже по диагонали, а затем в мизансценировании Тителя: вся первая картина идет в подчеркнуто фронтальных композициях. На этом сходство заканчивается: перед нами спектакль стилистически современный и потому лаконичный.

«Разговор о “Евгении Онегине”, – говорит журналист и театральный критик Валерий Кичин, – надо начать с художника. Это последняя работа Давида Боровского, одного из величайших сценографов века, – поэтому вычерченный на сцене изумительно прозрачный графический рисунок рассматриваешь с особой грустью и нежностью: он хрупок, как человеческая жизнь. Здесь сама цветовая гамма музыкальна: мерцающие переливы различных оттенков белого, серебристого, пастельного. Единственное, что не мерцает и что, безусловно: черное, знак омертвления любого чувства… И Александр Титель ставит спектакль как дань памяти великого художника».

«В русском менталитете – “счастье в несчастье”, – говорит Александр Титель. – Легкая, ровная счастливая судьба – неинтересна, неуважаема. История в “Онегине” грустная. Почему умный, неординарный молодой человек не любит замечательную девушку, тонкую, поэтичную натуру? И почему потом он ее полюбил?.. Я прочел Давиду Львовичу Боровскому Пастернака: “Существованья благодать меня волнует и печалит…” Он ответил анекдотом про два поезда, которые вышли навстречу друг другу по одной колее и неминуемо должны были столкнуться, но не столкнулись, потому что “не судьба”. Мы поняли друг друга. А потом я нашел у Бродского:

Значит, нету разлук.

Существует громадная встреча.

Значит, кто-то нас вдруг

в темноте обнимает за плечи,

и полны темноты,

и полны темноты и покоя,

мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.

И мне очень хотелось прочесть это