Догадаться было не сложно. Это же его убил тот придурок, которого тебе пришлось развоплотить?

— Кит рассказал?

— Да. И прекращай волноваться и беспокоиться. Они со всем справятся.

— Я в общем-то не то чтобы беспокоюсь, просто… — она покачала головой, мы завернули за дом. Вся честная компания собралась на крыльце. — Предатели! крикнула Шелестова, улыбаясь.

— Он просто был очень убедителен! — парировал Стае. — Вали уже давай.

Мара только головой покачала, рассмеявшись.

— Куда мы хоть летим?

— В Испанию, — пожал плечами.

— И ты снова не дашь мне переодеться?

Я распахнул перед Марой дверь.

— Даже не надейся, — я наклонился, поцеловал девушку в кончик носа и подтолкнул в машину.

Аэропорт Барселоны встретил нас смехом, гамом и яркими красками. Я не просто так выбрал этот город. Шумный, живой, яркий, как юбка испанской цыганки. И теплый. Шелестовой нужно было отогреться… во всех смыслах, а унылая московская погода этому не способствовала.

Первые три дня мы просто валялись на пляже, вечерами бродили по улочкам, объедались тапас и мороженым.

А на четвертый день Мара наконец-то заговорила. Обо всем, что произошло, о том, как она хотела, жаждала смерти Георгия, о том, какую ярость испытывала, о безумии, что впервые показало себя практически полностью, о том, как напугало ее это. О собственном чувстве вины, что рвало на части.

Мы сидели на пляже, смотрели на теплое море и шумных испанцев и туристов. А Мара говорила. Дрожала, несмотря на жару, и говорила, почти задыхаясь, путаясь, сбиваясь, но говорила. Ее ладони в моих руках были ледяными, голос приглушенным.

Я слушал и не перебивал. Только пересадил ее к себе на колени, обнял, прижимая к себе так крепко, как только мог. Я ужасно соскучился по ней.

Невозможно. По ее губам, прикосновениям, запаху. Эти три недели тянулись целую вечность.

— Как ты нашел меня?

— Мы вышли на Георгия, я просто проверил его недвижимость.

— А Абаддон? — Мара гладила мои руки, перебирала пальцы, прислонившись к груди.

— Он демон, подселивший ко мне гада. Мне надо было только позвать. Ты слишком сильна для простого нефилима, колючка. И безумие твое — не просто наваждение для паразита внутри, он чувствует силу создателя.

— Ты никогда не спрашивал… — она подняла ко мне голову, заглянула в глаза.

— Зачем? Меня все устраивает.

— Я могла тебя убить, — прошептала девушка.

— Нет, — покачал головой, коротко ее целуя. — И мы оба это знаем. Георгия ты убить могла, он заслуживал смерти, Артура ты убить могла по той же причине. И, поверь, я бы тебя только поддержал. Меня — нет. Но ты чертовски меня напугала, когда не взяла трубку в отеле, когда не ответила на мобильник. Вот что меня действительно пугает, что с тобой может что-нибудь случиться, что я не успею…

— Ты успел, — девушка повернулась в моих руках, обняла ногами и руками, уткнулась мне куда-то в шею.

— Успел. Ты сильная, Мара, смелая, безрассудная, немного сумасшедшая, ты ужасно упрямая. Ты можешь быть сущей дрянью, ты можешь быть жестокой, — я гладил ее по волосам и спине, шепча в волосы. — А еще ты добрая, милосердная, отзывчивая. Ты почти святая, и в то же время ты уверена, что ты — порождение ада. Ты таскаешь за собой грехи своего отца, но твои крылья не чернее ночи, разве не так?

Она осторожно кивнула. Я поцеловал девушку в висок.

— Мы оба странные — ты и я. И мы оба слишком долго прожили среди людей, чтобы не напитаться их предрассудками.

— О чем ты?

— Люди не знают полумер, полумеры ставят людей в тупик. Мы привыкли делить мир на черное и белое. Если крылья — значит, ангел. Рога — значит бес. Мы придумали мундиры, каски, погоны, чтобы отличать своих и чужих на поле брани. Но когда нет ни крыльев, ни рогов, ни даже мундиров, мы теряемся, как маленькие дети в лесу.

Начинаем не доверять, подозревать. Ведь как доверять тому, чего не понимаешь? Это тебя пугает? То, что ты не сможешь отличить хорошее от плохого? То, что не сможешь понять, чего в тебе больше и на какой ты стороне?

— Да. Я…

— Ты на моей стороне, Шелестова. И на своей. Ты сделала выбор, и ты живешь с ним уже достаточно долго. А твое желание убить двоих моральных уродов — желание защитить отель и его обитателей. Свое ты будешь защищать до последнего вдоха. И, Mapa, — я слегка отстранился от нее, — меня не пугает твоя сила, меня не пугают твои крылья, я люблю тебя, я готов перевернуть небо и землю, если ты только захочешь. Я пойду за тобой в ад, если когда-нибудь Абаддон все-таки уговорит тебя.

— Ярослав…

— И ты ни в чем не виновата. Артур был больным, не просто одержимым, не просто несчастным брошенкой, он был именно больным. Он убивать начал не тогда, когда ты показала ему его же смерть, не тогда, когда он понял, кто ты. Он убивать начал гораздо раньше.

— Маньяк был один…

— Да. Мы нашли фотографии в его банковской ячейке. Георгий просто перенаправил безумие Арта в другую сторону. Бес был умелым манипулятором и слишком хотел отель. А Артур хотел тебя и оправдания своим поступкам. Просто все сошлось. Мы покопались в истории Георгия. Там действительно много всего было, он с катушек начал съезжать еще подростком, матери на него было по большому счету плевать. Любить она не умела, умела только покупать. Артур был избалованным ребенком, ему всегда все прощалось. Именно поэтому и жило в нем столько времени убеждение в том, что Он тоже простит. Смерть Оли — не твоя вина. И ты должна в это поверить.

— Я попробую, — она на несколько секунд прижалась ко мне, быстро поцеловала, а потом вскочила на ноги. — Не хочу больше об этом говорить, — улыбнулась

Шелестова, улыбнулась, как умеет только она: солнечно, дерзко, почти беззаботно.

Я понимал, что пока в большей мере это все еще напускное, но скоро все вернется на круги своя. Мы будем с ней говорить. Часто. И «Калифорния», и ее постояльцы, старые и новые, тоже помогут через все пройти.

— Пошли купаться, Волков! — она сбросила тапки и направилась к морю, покачивая задницей так, что я зашипел.

Зас-с-с-с-ранка!

Я догнал ее в воде, схватил и набросился на губы, соленые от морских брызг, согретые каталонским солнцем, вкусные и сладкие. Она тут же ответила, впуская мой язык, а я пожалел в который раз за эти четыре дня, что не отвез ее куда-нибудь в гостиницу с частным пляжем. Мои руки блуждали по разгоряченному, мокрому телу, гладя, стискивая, ежимая. Я обхватил ее попку и прижал девушку крепче к своим бедрам, продолжая дуреть от вкуса ее губ и дыхания, терзать чертовски сексуальный рот. Мне было мало, мне всегда было мало ее. Голод, который невозможно утолить, от которого нельзя избавиться. Я не переставал хотеть Мару, даже когда мы занимались любовью. Двадцать четыре на семь. Это безумие, это силки, но я не возражаю.