Конечно, я думал о Гоблине, но пока не ощущал егоприсутствия. И конечно, я думал о Пэтси и ожидал, что она вот-вот появится. Нона самом деле знакомый ландшафт и вызвал во мне все эти бурные эмоции –цветочные клумбы Папашки, зеленые газоны, дубы, раскинувшие темные ветви надкладбищем, наступавшее на сушу болото с неровной стеной кривоватых деревьев.

После этого события начали происходить стремительно. Из-заогромной усталости тот день остался у меня в памяти в обрывках, правда, ярких ичетких.

Помню, что в доме не было ни одного постояльца, так какЖасмин оставила все спальни для Томми, Нэша и Пэтси.

Помню, что умял чудовищно огромный завтрак, приготовленныйБольшой Рамоной, которая, заливаясь слезами, распекала нас на все корки за то,что мы уехали на целых три с половиной года. Помню, что Томми ел со мной и чтоБлэквуд-Мэнор произвел на него не меньшее впечатление, чем замки в Англии и дворцыв Риме.

Помню, что тут в кухню пришел очаровательный малышангло-африканского типа с голубыми глазами, ярко выраженными африканскимичертами лица и кудрявыми светлыми волосенками; он с гордостью мне сообщил, чтозовут его Джером, что ему три года, с чем я его и поздравил, гадая про себя,кто его родители, а вслух произнес, что он прекрасно говорит для своеговозраста.

"Это потому, что он большую часть времени вертится вкухне, совсем как ты, бывало, в детстве", – сказала Большая Рамона.

Помню, вошел врач тетушки Куин и сказал, что она должнасоблюдать постельный режим по крайней мере неделю и что возле нее следуетустановить круглосуточное дежурство медсестер. "Преклонныйвозраст", – прошептал он мне. А как только она восстановит силы послеперенапряжения, то с ней все будет хорошо. Тетушкино давление – простомедицинское чудо.

Помню, что в отчаянии провел полчаса на телефоне, безуспешнопытаясь дозвониться до Моны. В больнице даже не признались, что она среди ихпациентов. А слуги в доме на Первой улице тоже отказались предоставить мне хотькакую-то информацию. Наконец мне удалось вызвать к трубке Майкла, которыйтолько и сказал, что Мона больна и что я должен за нее молиться, но о том,чтобы повидаться с ней, не может быть и речи.

Я взвился под потолок. Я был готов тут же отправиться вМэйфейровский медицинский центр и отыскать ее там, обшаривая палату за палатой,когда Майкл внезапно произнес, словно прочел мои мысли:

"Квинн, послушай меня. Мона просила не пускать тебя кней. Она несколько раз брала с нас слово, что мы не позволим тебе ее увидеть.Мы разобьем ей сердце, если нарушим слово. Мы не можем так поступить. С твоейстороны было бы эгоистично явиться в больницу. Прошу меня понять".

"Святые небеса, вы хотите сказать, что она не толькочувствует себя больной, но и выглядит как больная. Ей хуже. Она..." – я несмог говорить.

"Да, Квинн. Но мы не перестаем надеяться. Мы далеки оттого, чтобы оставить надежду. Мы пытаемся повернуть болезнь вспять. У неехороший аппетит. Она хорошо держится. Слушает аудиокниги. Смотрит кинофильмы.Много спит. Все идет, как надо".

"Она знает, что я вернулся?"

"Да, знает, и передает, что любит тебя".

"Можно мне послать ей цветы?"

"Разумеется можно, и не забудь написать на карточке"Для Бессмертной Офелии", хорошо?"

"Но почему мне нельзя поговорить с ней по телефону?Почему нам нельзя воспользоваться электронной почтой?"

Наступила долгая пауза, после чего он сказал:

"Она слишком слаба для этого, Квинн. И она не хочетэтого делать. Но так будет не всегда. Ей станет лучше".

Как только я повесил трубку, сразу заказал тонны цветов,бессчетные корзины касабланских лилий, маргариток, цинний и прочих цветов,какие только помнил. Я надеялся, они заполнят ее одиночную камеру. На каждойкарточке следовало написать большими буквами "Моей БессмертнойОфелии".

Помню, что после я забрел в кухню с затуманенной головой отсмены часовых поясов и горя и увидел, что Томми играет в слова с маленькимДжеромом; мне показалось невероятным, что такой маленький парнишка в столь юномвозрасте может играть в эту игру, но потом я понял, что Томми вдействительности просто учит его самым простым словам, таким как"дом", "стол", "стул", "чай" и такдалее.

Помню, что зашел в кладовку и, увидев Жасмин, спросил:"Кто его родители?" – думая, что это один из ее маленькихплемянников, но услышал в ответ: "Мы с тобой". Помню, что чуть нелишился сознания. Не буквально, конечно. А еще она сказала мне: "Еговторое имя – Тарквиний".

Помню, вернулся в дом, чувствуя себя как на крыльях, ипринялся пристально рассматривать сына и приемного тринадцатилетнего дядю,сознавая свое особое, неповторимое положение благодаря этим двум маленькимсуществам, а когда рядом появилась Жасмин, я обнял ее и поцеловал, и онаоттолкнула меня, тихо пробормотав, что глупостей больше не будет и мнеследовало бы это знать.

Я как пьяный добрался до спальни тетушки Куин, где она ужеустроилась в своем шезлонге под одним из своих белых атласных одеял, в неглижес перьями, которые колыхались в обе стороны, повинуясь движению веера. Тетушкасказала:

"Мальчик, мой дорогой, ступай спать. Ты белый как мел.Я поспала в самолете, а ты нет. Ты же на ногах не стоишь!"

"Шампанское найдется? – воскликнул я. – Велипринести шампанского. У нас есть что отметить".

"Подойди ко мне!" – велела Жасмин, влетевшаяследом. Но меня уже было не остановить.

"А вот и шампанское!" – сказал я, обнаружив введерке охлажденную бутылку и рядом лишний бокал. Тетушка Куин радостно пила изсвоего.

Который час? Какая разница? Я выпил и рассказал ей оДжероме, а Жасмин тем временем впилась в мою руку отточенными коготками инашептывала проклятия мне на ухо, на что я не отреагировал ни единым звуком.

Тетушка Куин была сверх меры счастлива!

"Превосходно! – объявила она. – А ведь всеэто время, Тарквиний, я считала тебя девственником! Приведите же ко мне этогоребенка. А ты, Жасмин, меня просто изумляешь. Почему, скажи на милость, ты намне написала, ничего не рассказала! Теперь, помимо всего прочего, нужнопозаботиться, чтобы ребенок был обеспечен".