Всё это прекрасно, конечно. А дальше-то что? Дальше не предвидится ничего. Король непреклонен. Впрочем, королю необходимо понять. Именно в конце 1783 года постановка на общедоступной сцене этой смелой и остроумной картины нынешних нравов может произвести не только скандал, но и что-нибудь много хуже. Осень на дворе, а двадцать миллионов французов уже голодает. Министр финансов д’Ормессон ничего не может придумать, кроме новых заимствований, лишь бы как-нибудь заткнуть громадную дыру дефицита, тем не менее дыра всё растет с непостижимой стремительностью, а займов финансовые тузы давать уже не хотят, поскольку министру финансов уже нечем их обеспечить.

Неудивительно, что министр финансов держится только тем, что ищет благовидный предлог, чтобы как-нибудь поприличней удрать со своего слишком накаленного места. Предлог, конечно, находится, и дает его сам король. Почему-то короля абсолютно не беспокоит громадная дыра дефицита. Король продолжает жить так, как будто никакой дыры нет. Тем более во всю ширь своей капризной фантазии живет королева. Она просит – король в тот же миг исполняет желания. Ей ужасно нравится хорошенький дворец в Рамбуйе – и король приобретает для него хорошенький дворец в Рамбуйе, даже не поставив в известность своего министра финансов, которому предстоит расхлебывать эту кашу, как знает. Счастливый миг! Прекрасный предлог! Министр финансов не желает ничего больше расхлебывать и подает прошение об отставке. Король, опять же не думая ни о причинах, ни о последствиях этого шага, ведь не каждый же день министры сами уходят в отставку, удовлетворяет прошение.

Д’Ормессон счастлив и незаметно уходит. Не желая принимать во внимание, что управлять уже нечем, поскольку королевские финансы пребывают в отсутствии, король возводит в должность министра финансов Шарля Александра де Калонна. Ему сорок девять лет. У него достаточный опыт. Он управлял финансами в Меце и Лилле. Он был королевским прокурором в Дуэ. Имя у него почти незапятнанное. Главное же его достоинство в том, что сам он богат, что у него богатые родственники, что у него отличные связи на бирже и что самые крупные воротилы готовы его поддержать, если он обеспечит им новое приращение их капиталов.

При дворе его принимают прекрасно, да и как не принять. Он всем улыбается, он всех выслушивает с предупредительным вниманием и уважением. Он идет навстречу любым желаниям, прежде всего, натурально, желаниям королевы, поскольку всем известно, кто у нас нынче король. Она первая обращается к нему с просьбой о выдаче. Правда, она понимает, что на этот раз выдача должна представляться прямо чрезмерной. Поэтому она на минуту, только на минуту, теряется и говорит:

– Я боюсь, что это для вас затруднительно.

Бравый Калонн солнечно улыбается и отвешивает почтительнейший поклон:

– Если это всего-навсего затруднительно, то оно уже сделано. Если это невозможно, то будет сделано.

Его кружит вихрь развлечений, он мыслит широко, в его речах таится философская глубина, он источает веселость и оптимизм. Он в центре внимания. Все просят у него, просят, естественно, денег и денег, и он всем деньги дает. Королева довольна. Доволен король. Довольны прихлебатели королевы и короля. Чего же ещё?

Правда, возникает вопрос: ведь дыра дефицита, откуда же он деньги берет? Глупо спрашивать, когда имеешь дело с финансовым гением. Новый гений просто-напросто использует секретные фонды, которые имеет любая казна, чтобы поддерживать нужные курсы на бирже для нужных бумаг. Бумаги принадлежат ему самому, его родственникам и компаньонам, а больше всего акулам финансов и биржи. Он обогащается. Обогащаются родственники и компаньоны. Десятикратно обогащаются акулы финансов и биржи. В благодарность за щедрый подарок судьбы родственники, компаньоны и в особенности акулы дают королевской казне новые займы. Правда, эти займы расширяют дыру дефицита не только до неприличных, но уже и до обвальных размеров. А пусть! Деньги получены, и никого больше не беспокоит никакая дыра ни в каком дефиците, меньше всего она беспокоит, конечно, Калонна, ведь сам он очень богат, с каждым днем становится только богаче и никакой дефицит ему не грозит.

Да ведь это пир во время чумы! Именно, именно, это пир во время чумы! Пьер Огюстен, один из крупнейших дельцов и финансовых знатоков, много лучше других предчувствует ближайшее падение в пропасть. Ему, разумеется, нисколько не жаль ни глупого короля, ни легкомысленной королевы, ни ловкого афериста Калонна. Многие годы он печется о благополучии Франции. Ради её благополучия он пускается в тайные дипломатические операции, плетет интриги против России и Англии, помогает американским повстанцам, швыряет направо и налево собственные и немалые деньги, заработанные в многочисленных предприятиях, ради её благополучия он готов отдать свою жизнь.

Но что его жизнь? В данном случае его жизнь ничего. Отдать её он готов, но этим он не изменит мнения короля о комедии, тем более не наполнит королевской казны. Хоть как-нибудь что-нибудь может изменить постановка комедии, хоть думать заставить, общественное мнение поднимет против чудовищного пира во время чумы, но она запрещена королем, окончательно и навсегда. Следовательно, король должен её разрешить!

Он по всем направлениям ищет пружину, на которую надо нажать. Кажется, не только широкая публика, но и все сильные мира сего, за исключением короля, архиепископа и министра юстиции, на его стороне, однако все мнутся, все пожимают плечами, не представляя себе, что можно ещё предпринять. Как всегда, им нужен толчок. Чем их можно толкнуть? В общем, он испробовал всё. Остается цензура, и он обращается к ней.

Конечно, этот поступок нельзя не признать опрометчивым. Мало того, что цензура ему уже отказала. Эта цензура состоит на службе у короля. Правда, короли не держат в цензуре законченных идиотов, зато держат на этом разрушительном поприще полных прохвостов. Это для всех очевидно, это закон. И все-таки, в цензуре, как и везде, попадаются разные люди, попадаются довольно неглупые, попадаются с самостоятельным мнением, которое, если обстоятельства сложатся благоприятно, готовы заявлять и отстаивать. А обстоятельства улучшаются. Весь Париж знает комедию. С блеском проходит постановка в Женевилье. На её стороне чуть ли не вся французская знать. Король в одиночестве, к тому же все знают, что король слаб. Отчего ж не рискнуть?

Он и рискует. Разумеется, о приговоре Кокле надо забыть. Однако вторым цензором оказывается Жан Батист Сюар, академик, журналист, литератор и критик. Человек это, к сожалению, злобный, завистливый, лавры академика кружат его некрепкую голову. Он объявляет «Женитьбу Фигаро» сочинением постыдным и вредным и запрещает её. Что ж, слава Богу, по этой дорожке можно следовать дальше: мало ли что решил этот Сюар.

Он следует дальше. Комедия попадает к третьему цензору, Габриэлю Гайару, тоже академику, историку и ученому. Его мало тревожит, что там лицедеи творят на подмостках, однако он человек честный и достаточно мужественный. Ему комедия нравится. Он так прямо об этом и говорит в своем заключении.

Стало быть, теперь два против и один за. Так вперед! Цензор Гиди, четвертый по счету, человек бледный, совсем неприметный, даже имя его трудновато отыскать в архивах истории, давно забывший дорогу в театр, не высказывает определенного мнения. Зато пятый Франсуа Дефонтене, тоже, между прочим, писатель, пожилой человек, по его собственному признанию, читает поступившую на его рассмотрение пьесу до чрезвычайности добросовестно, четыре раза подряд, фразу за фразой. Он находит её вполне удобоваримой. Он предлагает сделать в ней кое-какие урезки и в таком виде обещает её пропустить. Так говорит сухой отзыв. На деле он прямо-таки заболевает этой комедией и несколько лет спустя сам составляет комедию «Любовные похождения Керубино», конечно, лишенную блеска, но много говорящую в пользу нашего вдохновенного автора.