на частые, порой просто истерические срывы Кублаха. Как, например, тогда, когда он, глядя в настоящее окно, выкрикнул в сердцах:

– Да когда же, когда ж я отсюда выберусь наконец-то?!

Кублах, забывшись, думал тогда, что он в этой комнате, которую под спальню использовал, совершенно и бесконечно один, и поэтому чуть не подпрыгнул, когда вдруг сзади раздался солидный баритон Дома:

– Я бы не советовал вам выходить сегодня на улицу. Там, насколько я понял, вас могут ожидать разнообразные неприятности.

Кублах резко обернулся и, естественно, никого за своей спиной не увидел.

– А, это ты. Приветствую, как же.

– Здр…

– Он бы мне не советовал, а? Многократное «ха-ха» я бы ему сказал. Ты что, не понимаешь, что ли, многоум чертов, что мне необходимо, НЕПРЕМЕННО НЕОБХОДИМО как можно скорей убираться с этой проклятой планеты, из этого проклятого города вместе с вашим суперзамечательным Доном?!

И заорал в пустоту входной двери:

– Ты, что ли, не понимаешь, что мне НЕМЕДЛЕННО надо?!

Дом ответил сочувствующе:

– К сожалению, в настоящий момент я ничем существенным помочь в этом вам не могу.

– К сожалению, в настоящий момент, – издевательски процитировал Кублах, потом вздохнул, опомниться попытался. – Но ты же машина! Ты в тысячи раз умнее меня! В тебе этих интеллекторов напихано, как атомов у меня в дерьме!

– Ну, это преуве… – начал было Дом, но его опять прервали, потому что Кублах не слышал:

– Ты ж вон какой рас-про-пере-очень-супер-разумный, ты все знаешь, так придумай хоть что-нибудь!

На что Дом ответил витиевато:

– Я знаю, что вы прекрасно знаете, что я не знаю способа безопасно вывести сейчас вас отсюда и создать условия, позволяющие вам беспрепятственно покинуть нашу планету с Доном или без Дона – в настоящее время и то и другое осуществить невозможно в принципе. Могу лишь предполагать, да и то с большой вероятностью ошибиться, что в ближайшие две-три недели ситуация может измениться кардинальным и, очень возможно, вашим целям самым благоприятствующим образом.

От этой сложно составленной фразы отдавало таким откровенным издевательством, что Кублах буквально взвился:

– Смеешься, да? Дурака из меня делаешь, да? Ты мне не заумные речи изобретай, я таких и от идиотов наслушался, я и так знаю, что я глупее, ты лучше подумай интеллекторами своими, как мне выбраться из этого ужаса! Ведь не может же быть, чтобы не было способа! Контрабандисты какие-нибудь, частные рейсеры, космоломы, банды Герцага… я не знаю, кто-нибудь, кому официальные порты заказаны и кто умеет обходиться без них. Ведь на любой планете полным-полно такого добра, тебе ли не знать?! Подумай, Домик, прошу!

(«Что ты будешь делать с ним, когда поймаешь?»)

– Увы, – сказал Дом на этот раз совсем не ироническим тоном. – «Герцаги» сюда пока не добрались, а что касается контрабандистов и прочих, то хоть их действительно в обычное время бывает достаточно, сейчас их нет, потому что время действительно необычное, карантин, причем очень строгий. А главное, моторола умней меня.

– Ты хочешь сказать «безумнее»?

– Иногда мне кажется, что это одно и то же, – ответил Дом.

(«Что, что ты будешь делать с ним, когда наконец поймаешь?»)

Кублах тряхнул головой и сварливо буркнул в ответ:

– Хоть в чем-то согласился. А то вечно противоречишь.

Это была чистая правда. Ничем стараясь не выдавать своего отношения к гостю, в беседах с ним Дом инстинктивно (если вообще можно говорить об инстинкте в отношении существ его ранга) испытывал желание возражать. Именно поэтому чуть позднее, когда просмотр «позорного фарса» в комнате с живым двумерным экраном был завершен и Кублах, поднявшись с кресла, сказал безнадежно, что это конец и что Дону теперь ни за что не подняться, Дом немедленно возразил:

– Я думаю, ничего еще не закончено. Я думаю, главное здесь то, что моторола перестал нуждаться в Фальцетти.

Глава 22. Ошибка моторолы

В общем, ничего нового с Грозным Эми не сделали – эта процедура известна с незапамятных времен и, говорят, срабатывала, да вот только всегда ли? Наша беда в том, что мы очень мало знаем о своем прошлом. Нам до него нет никакого дела, вот что грустно. А, собственно, грустно ли? Не шучу ли я?

Ничего не могу сказать по тому поводу, зачем в отношении Эми была использована такая древняя, фактически первобытная и такая, по сути дела, ненадежная процедура, когда есть методы намного современней и безотказней. Остается произнести типовую формулу, от которой уже оскомина, – моторола непознаваем.

Фактически то, что сделал моторола, можно назвать коррекцией сознания или перезагрузкой памяти. Но как бы это ни называть, все сводится к тому, чтобы для начала лишить человека памяти, внедрить глубоко в его подсознание боль, страх и непреодолимое стремление подчиняться, а затем на то место, откуда была вынута память, поставить такую же, но должным образом подчищенную и исправленную. Или вообще другую.

А с Эми сделали вот что. Его зверски избили, просто изуверски избили, приговаривая при этом: «Потому что ты избранный!» Эми не знал, кто его избивал, даже вопросом не задавался таким, не до того было, но, вообще-то, если бы его спросили, то без всякого сомнения ответил бы, что камрады, потому что некому больше.

Грозный Эми, теперь уже совсем не грозный и даже вообще никакой, еле помнящий, что его зовут Эми, плыл в пустоте. Это такое образное выражение, потому что нигде он, конечно, не плыл, а вообще-то просто сидел на кровати, причем не на какой-нибудь, а роскошной, она ему так нашептывала, и он даже понимал, то есть мог понимать то, что она ему нашептывала, просто после избиения и всех последовавших действ над ним не хотел. Внутри не было ничего, вот та самая пустота, и сквозь нее почти невидные, несущиеся вверх какие-то то ли здания, то ли статуи, то ли торсы человеческие, трудно понять – все это так смутно, что и не разглядеть, но как раз разглядывать-то и не хотелось. И еще музыка сидела внутри – притихшая, но ждущая своего часа. Все в Эми, что еще оставалось от него, сидело тихо и ждало своего часа. Скажем так, безнадежно ожидая итогов своего ожидания.

Правильнее было бы сказать, что в нем роилось ожидание неизбежного, а это неизбежное заключалось в некоем неизбежном визите, которого он не то чтобы боялся, а попросту не хотел, потому что смертельная обработка сделала его смертельно усталым: он уже просто вообще ничего не хотел.

Возвращаясь к предыдущему, с Грозным Эми сделали вот что: его постарались перезагрузить, именно как вы, в вашем каменно-электронном