Ни Елизавета, ни английские политики не верили тому, что Нидерланды могут до конца противиться Филиппу II. Они считали, что борьба закончится полным подчинением Нидерландов, или что они продадут себя Франции за ее помощь; и Елизавета старалась помешать каждому из ее католических врагов. Для этого она думала принудить Нидерланды к принятию условий, предложенных Испанией, — то есть к восстановлению их конституционных вольностей при условии подчинения католицизму. Мир на таком основании не только оживил бы английскую торговлю, страдавшую от войны, но и оставил бы Нидерланды грозным орудием против Филиппа II. Свобода провинций была бы спасена, а оценить значение религиозного вопроса, связанного с новым подчинением игу католицизма, Елизавета была неспособна. Для нее упорный отказ Вильгельма Оранского пожертвовать своей верой был так же непонятен, как и упорное требование Филиппом II такой жертвы. Большее значение имело то, что опасения Филиппа II вызвать вмешательство Англии, которое лишило бы его всякой надежды на успех в Нидерландах, давали ей внутреннее спокойствие. Если бы возмущение в Англии удалось, Филипп II готов был воспользоваться плодами чужих трудов; поэтому он и не возражал против заговоров, имевших целью захват или умерщвление королевы. Но пока она крепко сидела на троне, он считал слишком опасным открыто нападать на нее; ни призывы католиков Англии, ни настояния папы Римского не могли пока побудить Филиппа II к борьбе с королевой Елизаветой.

Но постепенно руководство событиями выскальзывало из рук политиков и дипломатов, и выигранный их действиями долгий период колебаний закончился столкновением национальных и политических страстей. Возрастание фанатизма в католическом мире преодолело осторожность и колебания Филиппа II; в то же время Англия отказалась от уравновешенного нейтралитета Елизаветы и смело бросилась в борьбу, которую считала неизбежной. Общественное мнение, за которым королева следила так внимательно, высказывалось с каждым днем все смелее и решительнее. Ее холодное равнодушие к героической борьбе нидерландцев более чем уравновешивалось тем восторгом, который она возбуждала в массе народа. Первые беглецы из Фландрии нашли себе убежище в «Пяти портах». Изгнанные из Антверпена купцы встретили радушный прием у купцов Лондона. Свою тайную помощь принцу Оранскому Елизавета оказывала по капле, а лондонские торговцы из своих средств послали ему полмиллиона — сумму, равнявшуюся годовому доходу короны. На помощь голландцам через пролив переправлялось тайком все большее число добровольцев, пока 500 англичан, сражавшихся в начале войны, не образовали пятитысячной бригады, своей храбростью определившей исход одной из самых важных битв. Голландские корсары находили прибежище в гаванях Англии, английские суда при нападении на купеческие корабли испанцев поднимали голландский флаг. Пыл протестантов все возрастал, по мере того как из походов в Нидерланды возвращались «лучшие вожди и солдаты», рассказывавшие о жестокостях Альбы или о том, как корсары передавали рассказы английских моряков, захваченных в Испании и Новом Свете, о муках, вынесенных ими под пытками инквизиции, или о смерти на костре.

Ввиду такого упорного проявления настроений народа дипломатия Елизаветы почти утратила свое значение. Когда она в 1581 году попробовала подействовать на Филиппа II одной из своих последних брачных интриг, обещавшей Англии католического государя в лице герцога Анжуйского, младшего сына ненавистной Екатерины Медичи, негодование народа вдруг выразилось в таких протестах против католического короля, которым королева не решилась противиться. Если Елизавета стояла за мир, то Англия высказывалась за войну. С начала ее царствования, когда только она и Сесиль верили в силу Англии и когда европейские дипломаты считали «безумием» ее упорное сопротивление советам Филиппа II, настроение изменилось: весь народ усвоил смелость и самоуверенность своей королевы. Моряки южного берега давно уже вели за свой счет полупиратскую войну. Через четыре года после вступления Елизаветы на престол Ла-Манш кишел пиратами, плававшими по патентам принца Конде и гугенотских вождей и не обращавшими внимания ни на жалобы французского двора, ни на репрессивные меры Елизаветы. Усилия ее нейтрализовались потворством всех прибрежных жителей, даже портовых чиновников короны, обогащавшихся добычей, а также западного дворянства, вполне разделявшего настроение корсаров; но больше всего ей мешало стремление народа к открытой борьбе с Испанией и протестантов — к борьбе с католицизмом. Молодые англичане переправлялись через Ла-Манш на службу к Конде или Генриху Наваррскому. Борьба в Нидерландах привлекала сотни протестантов. Прекращение междоусобиц во Франции только увлекло корсаров в Вест Индию, так как они не обращали никакого внимания на приговор папы Римского, отдавший Испании Новый Свет, и на угрозы Филиппа II против появления в его морях протестантов.

Напрасно испанцы захватывали торговые суда англичан и заключали их матросов в темницы инквизиции, «обременяя их оковами и лишая света солнца и луны». Прибыль от торговли была так значительна, что вознаграждала за опасности, а нетерпимость Филиппа II вызывала столь же яростное сопротивление. Пуританство корсаров шло рука об руку с их страстью к приключениям. С точки зрения этих людей, нарушение монополии католиков в Новом Свете, избиение испанцев, торговля неграми, ограбление кораблей с золотом были подходящим занятием для «избранников Бога». Имя Фрэнсиса Дрейка стало грозой Испанской Индии. У Дрейка протестантский фанатизм соединялся с блестящей смелостью. У него появилась мысль (1577 г.) проникнуть в Тихий океан, воды которого никогда не видели английского флага. Поддержанный кучкой авантюристов, он направился в южные моря на корабле величиной едва ли с ла-маншскую шхуну, с несколькими еще более мелкими судами, отстававшими из-за бурь и опасностей пути. Но Дрейк с одним кораблем и 80 матросами смело плыл вперед, прошел через Магелланов пролив, которого до того не переплывал ни один англичанин, проскользнул вдоль неохраняемых берегов Чили и Перу, нагрузил свой корабль золотым песком и серебряными слитками Потоси, а также жемчугом, изумрудами и алмазами, составлявшими груз большого галеона, который раз в год отправлялся из Лимы в Кадис. С добычей, превосходившей полмиллиона, смелый мореплаватель неустрашимо направился к Молуккам, обогнул мыс Доброй Надежды и, закончив объезд земного шара, снова бросил якорь в Плимутской гавани.

Романтическая смелость путешествия Дрейка, а также громадность его добычи вызвали в Англии общий восторг. Прием, оказанный ему по возвращении Елизаветой, был принят Филиппом II за оскорбление, которое можно было загладить только войной. Как ни хладнокровен он был, но и его наконец возмутило пренебрежение, с которым Елизавета отнеслась ко всем требованиям удовлетворения. На требование выдать Дрейка она ответила тем, что пожаловала корсару дворянство и носила в короне поднесенные им в подарок алмазы. Когда испанский посол пригрозил, что «дело, пожалуй, дойдет до пушек», она, по словам Мендозы, ответила «спокойно, самым естественным голосом, как будто