начнет наступать, солдаты откажутся сопротивляться. Дело проиграно. Надо думать, как с честью окончить безнадежное дело. Занкевич стал убеждать Беляева, что погибать с честью лучше всего, обороняя Зимний дворец, как эмблему царской власти. Надо уйти с отрядом обратно в Зимний дворец. Беляев согласился. Переговорили с Хабаловым. Тот согласился. Отдали спешно приказания. Все встрепенулось. Началось шествие в Зимний дворец. Впереди шли генералы. За ними начальники отдельных частей, старшие офицеры. Затем двигалась пехота, гремела артиллерия, пулеметы, и всё замыкали эскадроны запасного полка. Странное это было шествие. Точно похороны, говорил один из участников. Стояла тихая морозная ночь. Мерцали звезды. Впереди далеко, над Выборгской стороной, виднелось зарево.

Войска вошли во двор дворца. Дворец приподнял настроение. Занкевич распределил отряд. Отряд усилился двумя ротами Петроградского полка, которые занимали караул дворца. В главных воротах поставили два орудия. В коридорах у окон расставили пехоту. Эскадроны и казаков расположили на западном дворе. Смотрителя дворца просили распечатать утром окна по фасаду, которые были закрыты на зиму. Установили посты в угловых окнах. В одной из гостиных расположились генералы и штаб, рядом старшие офицеры, в третьей гостиной обер-офицеры. Потянулось скучное в ожидании чего-то время. Оно было перебито известием, что эскадроны запасного гвардейского Кавалерийского полка уходят. К командиру полка явились «делегаты» и заявили, что эскадрон без пищи и без фуража. Что они не хотят офицерам смерти и зла, но и себе не хотят того же. А потому они решили идти походным порядком обратно в Новгород. Эскадроны ушли. Они квартировали в Кричевицких казармах Новгородской губернии. Командовавший полком и несколько офицеров остались при Хабалове.

Остро заболел полковник Данильченко. Его поместили в дворцовый госпиталь. Его место заместил полковник Фомин. Фомин беседовал с Беляевым, который все больше и больше терял равновесие и становился очень нервным. Он вдруг стал говорить, что Государственная дума без всякого основания относится к нему плохо. Сказал, что правительство разошлось. Что уже начались аресты. Что его, наверно, скоро тоже арестуют. Но на соображение Фомина о том, что следует переговорить по телефону с Родзянко, чтобы получить правильные сведения о том, что делается, Беляев ответил: «Я с бунтовщиками переговоров не веду». Фомин высказал мнение о посылке телеграммы его величеству. Беляев возразил, что нельзя беспокоить государя.

Около трех часов во дворец приехал великий князь Михаил Александрович. Ему не удалось уехать в Гатчину, и он приехал переночевать во дворец. Вскоре великий князь пригласил к себе генералов Беляева и Хабалова. Великий князь просил генералов увести войска из дворца, заявив, что он не желает, «чтобы войска стреляли в народ из дома Романовых». Генералы ушли, и Беляев отдал распоряжение Занкевичу: очистить дворец от войск и снова перейти в Адмиралтейство. Изумленному Занкевичу Беляев не раз повторил странную фразу великого князя.

Генералы стали совещаться, что же делать? Кто-то предложил занять Петропавловскую крепость. Хабалов вызвал к телефону помощника коменданта барона Сталя и начал переговоры. Сталь предупредил, что площадь перед крепостью занята толпой. Там есть и броневики. Кажется, занят и Троицкий мост. Придется пробиваться. Занкевич находил, что рисковать и пробиваться в крепость невозможно. Решили уходить обратно в Адмиралтейство. Отдали приказания. Стали уходить. Оставление дворца по приказанию брата государя произвело удручающее впечатление. Особенно на офицеров. Никто, ни правительство, ни брат государя, никто не поддерживал горсточку верных долгу и присяге людей. Никто не поддерживал, а каждый мешал им выполнить свой долг.

Благодаря бездействию правительства к вечеру 27 февраля почти весь Петроград был во власти революционной толпы. По улицам ходили толпы солдат и вооруженных рабочих. Шла повсюду беспрерывная, беспорядочная стрельба, которой занимались главным образом подростки. То и дело проносились с грохотом грузовые автомобили, облепленные солдатами, с красными флагами, с торчащими во все стороны штыками. Особенно неприятное, страшное впечатление производили лежавшие на их крыльях солдаты с вытянутыми вперед винтовками. Это было глупо, но страшно. Солдаты орали с камионов[161], стреляли вверх. Над городом стояло зарево. В Литейной части горело Жандармское управление, в Александро-Невской части догорал Окружной суд. Что-то пылало на Выборгской, горела тюрьма Литовский замок. Кое-где на улицах жгли бумаги и вещи полицейских участков. Выискивали и избивали городовых. Была пущена легенда, что полиция стреляет из пулеметов с крыш и с чердаков.

Под покровом темноты, в разных концах города, толпы разнузданных солдат и всякого люда осаждали казармы, где еще находились не присоединившиеся к революции части.

Толпа разбивала ворота, громила, что могла. Расхватывала винтовки, увлекала слабовольных, выгоняла сопротивляющихся, нападала на офицеров. Некоторые части пытались было сопротивляться, но бесполезно. Сила солому ломит. Офицерство в большинстве разбегалось. В этот день оно продолжало быть с массой против революции. Солдаты, присоединившиеся к толпе, шли с ней «снимать» еще неприсоединившихся. Какие-то странные молодые люди, переодетые в офицерскую форму, часто руководили толпой и набрасывались на офицеров.

К ночи были сняты и вовлечены в бунт солдаты почти всех запасных частей. Дольше других держался на Васильевском острове запасный батальон Финляндского полка. Целый день он стойко мешал революции овладеть той частью города. В конце концов и он уступил толпе. На Выборгской стороне до утра отстреливалась от толпы группа самокатчиков с офицерами. С некоторых домов, с крыш трещали по толпам пулеметы. Кто были эти безымянные герои, дольше других сражавшиеся за царский режим, остается тайною. Легенда приписала их полиции. Это неверно. У полиции пулеметов не было.

Правительство и обыватель всегда считали, что революцию произведет Государственная дума. 27 февраля все поняли, что то, что происходит в Петрограде, это и есть революция. Вот почему, когда 27-го числа одни делали революцию на улице (снимали и разоружали солдат, раскрывали тюрьмы, громили правительственные учреждения и т. д.), другие, сочувствуя ей, шли в Думу, полагая, что там и есть центр, штаб революции. Шли за информацией, за директивами, за приказаниями.

В Таврический дворец несли оружие, патроны, снаряжение. Туда мчались ощетинившиеся штыками камионы, шли солдаты, рабочие. Туда, к вечеру, разные лица телефонировали разные полезные для революции сведения, просили помощи, поддержки. Толпа всякого люда к вечеру заполняла все помещения дворца, особенно растрепанные, расхлыстанные по одежде солдаты. Все считали себя там в безопасности. Среди самих думских депутатов от буржуазии видна была растерянность. Некоторые из правых пикировались с левыми: «Ну что, дождались. Ну что же, командуйте…»

В одном все сходились — в ненависти к царскому правительству и к государю императору. Не слушались, не шли на уступки, ну, вот и дожили… Выходило так, точно на революцию никто не работал, точно ее никто и не