Ошибке конъюнкции, как называют ее психологи, подвержены разные виды рассуждений. Присяжных легче убедить в виновности подозреваемого, если сказать им, что нечистый на руку бизнесмен убил своего работника, чтобы тот не выдал его полиции, чем если просто проинформировать их о факте убийства. (Адвокаты в суде вовсю используют эту ошибку, добавляя дополнительные детали к сценарию, чтобы сделать его выразительнее, хотя каждая дополнительная деталь, математически говоря, делает сценарий менее вероятным.) Даже профессиональные аналитики выше оценивают вероятность неправдоподобных сценариев, если сопроводить их правдоподобной причиной (цены на нефть вырастут, что приведет к падению спроса), чем вероятность того же самого сценария, поданного отдельно (спрос на нефть снизится)[1005]. Люди готовы платить больше за страховку авиаполета от случаев терроризма, чем за страховку полета от всех страховых случаев[1006].

Уже понятно, к чему я веду. Воображение с легкостью проигрывает перед нашим внутренним взором фильм о том, как исламистская группировка покупает бомбу на черном рынке или получает ее от государства-изгоя, а затем взрывает в густонаселенном районе. Если одного воображения недостаточно, есть индустрия развлечений, с удовольствием снимающая драмы про ядерный терроризм: «Правдивая ложь», «Цена страха», «24 часа». Сюжет так захватывает, что мы оцениваем его вероятность гораздо выше, чем если бы представили себе все события, которые должны произойти, чтобы сделать подобную катастрофу возможной, и перемножили их вероятности. Поэтому столь большой процент опрошенных рассудил, что вероятность ядерного теракта, спонсированного Ираном, выше, чем ядерного теракта как отдельного факта. Дело не в том, что ядерный терроризм невозможен или абсолютно невероятен. А только в том, что вероятности, приписываемые ему всеми, кроме профессиональных риск-аналитиков, неправдоподобно высоки.

Что я имею в виду, говоря «неправдоподобно»? Например, оценки «определенно» и «скорее да, чем нет». В 1974 г. физик Теодор Тейлор заявил, что к 1990 г. будет уже слишком поздно пытаться сдерживать ядерный терроризм[1007]. В 1995 г. выдающийся борец с угрозой ядерного терроризма Грэхам Эллисон написал, что в сложившихся обстоятельствах ядерная атака на американские цели, скорее всего, случится до конца десятилетия[1008]. В 1998 г. эксперт по контртеррористической деятельности Ричард Фалькенрат написал, что «нет никаких сомнений, что возможность обретения и использования ядерного, биологического и химического оружия будет доступна все большему числу негосударственных факторов»[1009]. В 2003 г. представитель США в ООН Джон Негропонте полагал, что существует «высокая вероятность» применения оружия массового уничтожения в ближайшие два года. А в 2007 г. физик Ричард Гарвин оценил рост вероятности ядерной террористической атаки 20 % в год, что к 2010 г. составит около 50 %, а за десять лет должно дойти до 90 %[1010].

Подобно составителям прогнозов погоды для телевидения, ученые мужи, политики и специалисты по противодействию терроризму склонны преувеличивать вероятность худшего сценария, и на то у них есть причины. Пугать правительства, чтобы те принимали дополнительные меры по охране оружия и расщепляющихся материалов и контролировали террористические группы, которым может прийти в голову заполучить их, — тактика, безусловно, предусмотрительная. Переоценивать риск безопаснее, чем недооценивать его, но только до некоторого уровня, доказательство чему — дорогостоящее вторжение в Ирак в поисках несуществующего оружия массового уничтожения. Оказалось, что несбывшиеся пророчества кошмаров не вредят профессиональной репутации экспертов, а вот рискнуть и дать прогноз «безоблачно», чтобы потом закончить карьеру, когда тебе в физиономию запустят радиоактивным яйцом, не готов почти никто[1011].

Ряд аналитиков — Мюллер, Джон Парачини и Майкл Леви — все же рискнули изучить сценарии бедствия последовательно, компонент за компонентом[1012]. Начать с того, что из четырех видов оружия массового поражения три — гораздо менее разрушительны, чем старые добрые взрывчатые вещества[1013]. Радиационные, или «грязные», бомбы (обычные взрывчатые вещества, упакованные в радиоактивные материалы, которые можно добыть, например, из медицинских отходов) вызовут небольшой и краткосрочный подъем радиации, сравнимый с подъемом на высокогорье. Боевые химические вещества, если только они не применяются в закрытых пространствах вроде метро (и даже там урон от них меньше, чем от обычной взрывчатки), быстро рассеиваются, уносятся ветром и разлагаются под воздействием солнечных лучей. (Напомню, что в Первую мировую от отравляющих газов погибло совсем немного людей.) Биологическое оружие, способное вызывать эпидемии, было бы неприемлемо дорогим в производстве и применении, причем неумелые любители, пытающиеся его создать, поставили бы под удар прежде всего самих себя. Неудивительно, что биологическое и химическое оружие, хоть оно и доступнее атомного, использовалось в терактах только трижды за 30 лет[1014]. В 1984 г. члены секты Раджниша заразили салат-бары в ресторанах Орегона сальмонеллой, из-за чего заболел 751 человек (никто из них не умер). В 1990 г. «Тамильские тигры», атакуя укрепление, открыли несколько емкостей с хлором, которые нашли на бумажной фабрике неподалеку. От этой атаки пострадали 60 человек, и на этот раз никто не погиб, после чего облако хлора накрыло самих «Тигров» и убедило их никогда больше так не делать. Японская секта «Аум Синрикё», до того как пустить в токийском метро боевой газ зарин, убивший 12 человек, предприняла десять безуспешных попыток применить биологическое оружие. Четвертый случай — рассылка конвертов со спорами сибирской язвы в 2001 г., в результате чего погибло пять американцев, оказался скорее серией беспорядочных убийств, чем террористической атакой.

По-настоящему оружием массового поражения следует называть только ядерное оружие. Мюллер и Парачини, проверив множество сообщений о том, что террористы подобрались «очень близко» к обладанию ядерной бомбой, обнаружили, что все это было выдумкой. Сообщения о заинтересованности дельцов черных рынков в приобретении бомбы превращались в сообщения о реальных переговорах, наброски — в детальные планы, а неубедительные улики (вроде алюминиевых трубок, закупленных в 2001 г. Ираком) — в доказательство успехов иранской ядерной программы.