Никакая активность, которую предлагали нам взрослые, не могла сравниться с этими безумными удовольствиями. Ну разве что «вышибалы»: хаос и восторг, шанс подставить под удар агрессивного товарища по команде, уклоняясь от летящих мячей, бросаясь на пол и обманывая смерть, пока мяч не влепится в тебя со смачным звуком. Это была единственная игра, которую я с нетерпением ждал на уроках «физического воспитания» (вполне оруэлловское название).

Но сегодня мальчишки проиграли еще одну битву в вековой войне с вожатыми летних лагерей, учителями физкультуры, мамами и юристами. В школьных округах в одном за другим «вышибалы» попадают под запрет. Заявление Национальной ассоциации спорта и физического воспитания, написанное кем-то, кто никогда не был мальчиком и, вероятно, ни разу мальчиков не видел, объясняет причину:

Да, судьба «вышибал» — еще один знак исторического спада насилия. Насилие ради развлечения вписано в историю нашего вида. Шуточные потасовки обычны для юных самцов-приматов, а грубые игры — одно из самых стойких гендерных различий у человека[1033]. Перевод этих импульсов в экстремальный спорт — общий прием для культур всех времен и народов. Помимо гладиаторских боев в Риме и средневековых рыцарских турниров, история кровавых видов спорта включает потешные драки острыми палками в Венеции времен Возрождения (аристократы и священники присоединялись к веселью), игры индейцев сиу, в которых мальчики хватали друг друга за волосы и пытались ударить соперника коленом в лицо, ирландские бои стенка на стенку с применением дубинок, которые назывались «шилейла», или «пинки», — забава, популярная в XIX в. на Американском Юге: соперники сцеплялись локтями и пинали друг друга по лодыжкам до тех пор, пока один из них не падал, и прочие виды кулачных драк, по правилам похожие на правила современного бокса (не бить по голове, ниже пояса и т. д.)[1034].

Но в последние полвека импульс развития недвусмысленно направлялся против мальчиков всех возрастов. Хотя люди не утратили вкуса к имитационному и добровольному насилию, они устроили общественную жизнь так, чтобы выдавить за рамки нормы самые соблазнительные виды насилия настоящего. Западная культура распространяла свое неприятие насилия все дальше и дальше по шкале магнитуд. После Второй мировой отторжение насилия в виде войн и геноцидов, убивающих тысячами и миллионами, распространилось на насилие в виде погромов, линчеваний и преступлений на почве ненависти, убивающих сотнями, десятками и единицами. Это отторжение расширилось с убийства на другие формы вреда — изнасилование, нанесение телесных повреждений, избиение и запугивание. Оно распространилось на уязвимые категории жертв, которые в прежние времена выпадали из круга подлежащих защите, — на расовые меньшинства, женщин, детей, гомосексуалов и животных. Запрет «вышибал» — флюгер, указывающий направление этого ветра перемен.

Стигматизации и даже криминализации соблазнов насилия способствовал каскад кампаний за «права» — гражданские права, права женщин, детей, геев и животных. Все эти движения во второй половине ХХ в. развивались в тесной связи, и я буду называть их революциями прав. На рис. 7–1 можно увидеть, как распространялись идеи прав в этот период: здесь изображена доля англоязычных книг (в процентах к 2000 г.), изданных между 1948-м (который символически открывает эру революций прав подписанием Декларации прав человека) и 2000 г., — книг, в которых содержатся словосочетания: «гражданские права», «права женщин», «права детей», «права геев» и «права животных».

Термины «гражданские права» и «права женщин» присутствовали в общественном сознании с XIX в. Число упоминаний «гражданских прав» устремилось вверх между 1962 и 1969 гг., в эпоху самых впечатляющих побед в истории американского движения за гражданские права. Следом за ними начинают свое восхождение «права женщин», вскоре к ним присоединяются «права детей», в 1970-х на сцену выходят «права геев», а за ними подтягиваются и «права животных».

Эти неравномерные подъемы могут нам кое-что рассказать. Каждое движение за права учитывало успех предшествующих и перенимало их тактику, риторику, а главное — моральное обоснование. Двумя веками ранее, во времена Гуманитарной революции, переосмысление укоренившихся обычаев вызвало каскад реформ. Их связывал воедино гуманизм, ставивший радости и горести каждого человека выше цвета его кожи, социального класса и национальности. В этом случае концепция прав человека оказывалась не ступенькой, на которой можно остановиться, но движущимся эскалатором. Если право чувствующего существа на жизнь, свободу и поиски счастья не может быть ограничено из-за цвета его кожи, почему же оно ограничивается другими не относящимися к делу признаками вроде пола, возраста, сексуальных предпочтений или даже биологического вида? Слепая привычка или грубая сила могут мешать людям пройти по такой цепи аргументов к логичным выводам, но в открытом обществе это движение не остановить.

Революции прав вновь поднимают вопросы Гуманитарной революции и одновременно воспроизводят одну любопытную черту цивилизационного процесса. Переходя к современности, люди не осознавали, что претерпевают изменения, которые снизят насилие, а когда эти изменения укоренились, сам процесс был забыт. Совершенствуя нормы самоконтроля, европейцы думали, что становятся более цивилизованными и утонченными, и не подозревали, что поддерживают кампанию, которая снизит статистику убийств. Сегодня мы не часто размышляем о смысле обычаев, оставленных нам этими изменениями, и не задумываемся, что запрет есть горошек ножом — следствие неприятия поножовщины за обеденным столом. О том, что трепетное отношение к религии и «семейным ценностям» в традиционно республиканских штатах Америки уходит корнями в годы, когда оно было необходимо для усмирения буянов в ковбойских городках и шахтерских поселках, тоже давно позабыто.

Запрет игры «вышибалы» — пример того, как еще одна успешная кампания против насилия, движение за предотвращение жестокого обращения с детьми, слегка перегибает палку. Это напоминает нам, что цивилизационное наступление может оставить культуре в наследство странные обычаи, правила и табу. Правила этикета, привнесенные революциями прав, распространились настолько широко, что даже обрели собственное имя. Мы называем их политкорректностью.

Революции прав оставили нам еще одно любопытное наследство. Их поступательное движение связано с развитием чувствительности к новым видам страдания, а потому они стирают собственные следы и заставляют нас забывать о достигнутых успехах. Революции прав повлекли за собой измеримый и значительный спад во многих категориях насилия. Но не все готовы признать эти победы: кое-кто просто не в курсе статистики, а активисты в погоне за все новыми целями не хотят снижать эмоциональный накал и отрицают достигнутый прогресс. Расовая дискриминация, против которой поднялась первая волна борьбы за гражданские права, на практике означала суды Линча, ночные налеты, погромы и физические расправы над черными гражданами на избирательных участках. Когда мы говорим о расовой дискриминации сегодня, речь обычно идет о том, что черных водителей чаще останавливает полиция. (Кларенс Томас описал свои успешные, но непростые слушания об утверждении в должности в Верховном суде как «высокотехнологичное линчевание» — верх безвкусицы, демонстрирующий, однако, какой долгий путь мы прошли.) Раньше дискриминацией женщин называли законы, позволявшие мужьям насиловать, избивать и запирать своих жен, сегодня дискриминацией считается тот факт, что среди профессоров инженерных кафедр элитных университетов не соблюдается гендерная пропорция 50/50. Движение за права геев прошло путь от отмены законов о казнях, нанесении увечий и уголовном преследовании гомосексуалов до отмены законов, определяющих брак как союз мужчины и женщины. Я ни в коем случае не утверждаю, что мы должны удовлетвориться существующим положением вещей или обесценивать усилия, предпринимаемые для борьбы с оставшейся дискриминацией и притеснением. Я только хочу напомнить, что первостепенная цель любых движений за права — защита дискриминируемых категорий от физического насилия и убийств. Мы должны признавать, ценить и стараться понять эти победы, даже частичные